В доме Шиллинга

Садясь въ кресло старый баронъ окинулъ испытующимъ взглядомъ столъ, онъ придвинулъ стоявшую на немъ посуду, поднялъ и встряхнулъ упавшую салфетку.

– Чортъ возьми, гд же портретъ? – спросилъ онъ съ досадой. – Ты его переложила куда нибудь, Клементина.

– Я вышивала, – отвчала она тихо и монотонно, обрзала нитку и положила ножницы около себя на стол, не поднимая глазъ.

Подошелъ молодой баронъ, взялъ лампу и освтилъ коверъ; Феликсъ и Люсиль, чуть не до крови кусавшая себ губы, чтобы не расхохотаться, помогали ему искать… Вдругъ у одного изъ оконъ раздался шорохъ и трескъ, какъ будто ломали сухое дерево; баронъ Шиллингъ поспшно поставилъ лампу, раздвинулъ занавски, схватилъ барахтавшуюся, жалобно кричавшую Минку, пронесъ ее черезъ комнату и бросилъ за дверь.

– Неужели ты никогда не исполнишь моего желанія и не избавишь меня отъ этой злой твари, Клементина, – спросилъ онъ сердито и мрачно. – Она причиняетъ много вреда и намъ, и прислуг своей страстью къ разрушенію.

Молодая женщина откинула голову, на лбу между желтыми бровями образовались дв глубокія морщины, а узкія сжатыя губы сдлались такими же срыми, какъ и все лицо. Она, не говоря ни слова, позвонила.

– Скажите моей горничной, чтобы она отнесла Минку ко мн въ спальню и накормила ее, – приказала она вошедшему слуг, и снова взялась за работу, какъ будто ничего и не случилось.

Старый баронъ сердито топнулъ ногой и, гнвно поглаживая свои бакенбарды, подавилъ готовое сорваться съ устъ проклятіе, между тмъ какъ сынъ пошелъ снова къ окну и собралъ обломки дощечки.

– Вотъ счастъе-то, – сказалъ онъ весело Феликсу, послдовавшему за нимъ, – лицо не повреждено. Только часть волосъ отломана, но это не бда. Душа осталась во взор этихъ глазъ, которые будутъ меня вдохновлять во время моихъ занятій. Впрочемъ, дощечки можно склеить, конечно, будетъ видно трещину, и вещь потеряла цну; тмъ боле я имю права присвоить портретъ, – онъ мой, и я его боле не выпущу изъ рукъ.

Онъ осторожно завернулъ дощечки въ мягкую бумагу и положилъ въ боковой карманъ.

Люсиль сдлала недовольное лицо.

– Боже мой, сколько шума изъ-за тринадцатилтней двчонки! – проворчала она. – Хорошее начало! Если маленькая горбунья съ черными цыганскими глазами и на портрет такъ повелваетъ и покоряетъ себ всхъ, что же должно быть въ дйствительности. Берегись, Феликсъ! Она съ первыхъ минутъ причиняетъ споры и раздоры, а я не подчинюсь ни за что. Пусть она попробуетъ!

Она такъ забавно, сердито и вмст съ тмъ граціозно представила жестомъ, что царапаетъ глаза, что старый баронъ восторженно крикнулъ: „великолпно“, а Феликсъ схватилъ маленькую жестикулирующую розовую ручку и нжно прижалъ ее къ своей груди.

– Вдь я буду съ тобой, Люсиль! – сказалъ онъ задушевно.

– И другъ Люціанъ не устоитъ передъ такой очаровательной чародйкой такъ же, какъ и его сынъ, – засмялся старый баронъ, пожирая пламеннымъ взоромъ изящную фигуру двушки въ объятіяхъ молодого человка.

– Ну, Феликсъ, когда же отправляешься?

– Чмъ скоре, тмъ лучше.

– Хорошо, такъ значитъ завтра же въ полдень. О нужныхъ бумагахъ мы позаботимся утромъ, – ршилъ старый баронъ. – Горничная, которая теперь хнычетъ въ отел, понятно отправится вмст съ вами.

– И ты въ самомъ дл хочешь такъ покинуть Германію, Феликсъ? – серьезно спросилъ молодой баронъ. – Не повидавшись съ матерью своей невсты…

– Ради Бога, что это вы выдумали, дорогой баронъ, – прервала его Люсиль въ ужас. – Вы не знаете мама. Если мы покажемся въ Вн, то мы пропали, насъ разлучатъ навсегда, говорю я вамъ. Мама тотчасъ подниметъ шумъ – она поставитъ на ноги вс полицію и въ состояніи засадить Феликса въ тюрьму. Она ни за что не дастъ своего согласія на нашъ бракъ, она лучше засодитъ меня въ монастырь… Ухъ, какой ужасъ! Феликсъ, я умоляю тебя не длать этого! Отправимся лучше прямо на корабль.

– Безъ всякаго промедленія, – отвчалъ онъ твердо и ршительно. – Ты можешь осуждать меня, Арнольдъ. Мн это больно, но я долженъ это перенести, я не позволю вырвать у меня моего счастья. Оттуда я употреблю вс усилія, чтобъ примириться, будь увренъ въ этомъ.

Онъ съ неудовольствіемъ отвернулся, видя порицаніе въ серьезныхъ глазахъ своего друга.

– Ты, конечно, не можешь меня понять, ты… – онъ хотлъ сказать – не любишь, но проглотилъ эти слова при взгляд на молодую женщину, которая въ это время поднялась съ мста, шумно отодвигая стулъ.

Во время послднихъ объясненій у нея на лиц появилось выраженіе удивленія и негодованія. Она подошла къ соф, обложенной мягкими подушками и стоявшей у самой стны, сла на нее и прислонилась головой къ рзьб, украшавшей стну, причемъ одна изъ толстыхъ косъ, пришпиленныхъ на затылк, откололась и упала ей на грудь, но даже это не украсило ее. Эти великолпные блокурые волосы такъ пошли бы къ свжему личику, но здсь они лежали, какъ чужіе. Она сидла такъ со сложенными на колняхъ руками, съ выраженіемъ безмолвнаго презрнія на устахъ и съ полузакрытыми глазами – какъ олицетворенный протестъ противъ соучастничества въ беззаконныхъ дяніяхъ.

Старый баронъ бросилъ на нее искоса полунасмшливый, полусердитый взоръ.

– Пожалуйста, Арнольдъ, не порти жизнь этихъ дтей, – вскричалъ онъ своимъ веселымъ добродушнымъ тономъ. – Феликсъ славный малый, въ его жилахъ нтъ лягушечьей крови! Въ молодости я ни за что бы иначе не поступилъ. Кто не уметъ ловить улыбающееся ему счастье – не человкъ, a тряпка. Позвони-ка, сынъ мой, пусть Адамъ подастъ шампанское.

– Адамъ, папа? Да вдь ты его прогналъ сегодня посл обда.

Старый баронъ посмотрлъ кругомъ широко открытыми удивленными глазами, какъ будто не вря тому, что слышитъ, потомъ, вспомнивъ, ударилъ себя по лбу.

– Проклятая исторія! Я безъ него не могу обойтись, – проворчалъ онъ сердито. – Неужели онъ въ самомъ дл ушелъ, старый дуракъ.

– Да, отецъ, по твоему настоятельному приказанію, – сказалъ молодой баронъ. – Ты обошелся съ нимъ очень дурно сегодня.

– Ба! не долженъ ли я былъ надть перчатки и привтствовать его, когда онъ сыгралъ такую плохую шутку и предалъ своего господина?

– Я говорилъ съ Адамомъ, – горячо вступился Феликсъ, – онъ былъ вн себя отъ горя. Я не понимаю даже, какъ можно было его заподозрить въ этомъ – такое подлое предательство, и мой дядя…

– Молчи! Твой дядя мошенникъ! – закричалъ старикъ своимъ львинымъ голосомъ, и краска гнва покрыла его лицо. – Онъ обокралъ меня такъ же, какъ и тебя лишилъ наслдства. Какъ и гд онъ похитилъ мою тайну, трудно угадать, вдь этотъ негодяй себ на ум. Онъ всю жизнь бродилъ во мрак, но ее онъ подслушалъ, укралъ, это врно. Ну, довольно объ этомъ!

Онъ откинулся на спинку кресла.

– Если господинъ Адамъ еще не одумался и не вернулся, пусть Христіанъ подастъ шампанское, – приказалъ онъ спокойно.