В доме Шиллинга

– Если бы я не была благоразумна, я наврно возмущалась бы этимъ, – сказала она спокойно, запирая шкафъ. – Дитя больное и слабое – его жизнь въ рукахъ этой неотесанной бабы. Остается терпеть и молчать.

Онъ чувствовалъ, какъ кровь ударила ему въ голову, – какую великую жертву приносила эта женщина для ребенка своего брата, тогда какъ своего собственнаго сына лишила отца, потому что не хотла молчать! Онъ вспомнилъ сцены, происходившія между его родителями; онъ зналъ, что мать всегда оставалась холодной и непреклонной въ то время, какъ отецъ горячился, и последнее слово всегда оставалось за ней, а онъ, взбшенный и выведенный изъ терпнія, покидалъ комнату.

Она, конечно, не поняла невыразимой горечи, поднявшейся въ душ ея сына, въ противномъ случа она не прошла бы мимо него съ такимъ равнодушнымъ видомъ въ соседнюю комнату.

– Мы лучше закроемъ окно, Трина, – сказала она ласково и спокойно, – сквозной втеръ можетъ навредить ребенку.

– Совсмъ и не дуетъІ Я бы чувствовала! – возразила Трина дерзко. – Я кормилица, госпожа маiорша, и мн лучше знать, что надо длать и чего не длать.

Но она очевидно уже знала характеръ маіорши, потому что, пока маіорша, сдлавъ видъ, что не слыхала грубаго отвта, закрывала окно, она все же вернулась къ колыбели, положила туда ребенка и снова взяла свой чулокъ.

Между тмъ Феликсъ так же вошелъ въ комнату дяди и, къ величайшему своему удивленiю, съ той же робостью, какую испытывалъ въ дтств… обитыя деревомъ стны сохраняли все тотъ же тяжелый воздухъ, наполненный запахомъ кожанныхъ переплетовъ, и тотъ же непріятный полумракъ царилъ въ углахъ. Во время его служебной дятельности – нсколько лтъ тому назадъ совтникъ отказался отъ должности оберъ-бургомистра – эта комната, называвшаяся присутственной, внушала всемъ страхъ. Оттуда часто слышались громкія слова сильно споривших мужчинъ, сердитые голоса возвышались и раздавались даже въ сняхъ, некоторые выбегали оттуда съ раскраснвшимся отъ гнева лицомъ и яростно хлопали дверями, такъ какъ совтникъ не ладилъ съ своими согражданами, которые его ненавидли за произволъ, за непримиримость, доходившую до жестокости, и за его язвительныя насмшки.

Ребенкомъ Феликсъ входилъ въ эту комнату лишь тогда, когда мать посылала его, чтобы выслушать какой нибудь выговоръ отъ дяди, и онъ какъ бы пригвожденный какой-то магической силой стоялъ у порога еще нсколько минутъ по окончаніи проповди, пока совтникъ сурово не выгонялъ его вонъ.

Съ южной стороны дома, вдоль той стны, въ которой нкогда было устроено сообщенiе между монастыремъ и домомъ съ колоннами, шла галерея, въ которую вела деревянная лсенка въ нсколько ступенекъ. Стна была покрыта грубой нехудожественной деревянной рзьбой, изображавшей библейскія легенды. Но не эти священныя фигуры съ ихъ уродливыми членами и неуклюжими сіяніями надъ головой привлекали къ себ взоры мальчика: это былъ органъ, къ которому вели ступеньки.

Органъ былъ старинный и самаго первобытнаго устройства; онъ имлъ только нсколько оловянныхъ трубокъ и очень широкія клавиши, такъ что на немъ нельзя было исполнять полный хоралъ. И его, должно-быть, длалъ тоже монахъ, а именно самъ настоятель, кельей котораго была эта просторная въ род залы комната… Вольфрамы оставили неприкосновенной всю обстановку комнаты, она служила для святыхъ цлей, и они боялись оскврненіемъ святыни спугнуть благословеніе со своихъ владнiй, ибо часто страхъ Божій въ эгоистической человческой душ соединяется со страхомъ потерять земныя блага.

Теперь молодой человкъ сразу увидлъ, что органъ исчезъ. Безмолвный отъ изумленія глядлъ онъ на темную доску, помщавшуюся на мст органа между изображеніями святыхъ и странно выдлявшуюся среди рзьбы.

– А, ты удивляешься, – сказала маіорша, повернувшись отъ окна. – Мы ужасно испугались… Трубки, конечно, уже давно сдвинулись съ мста, но мы не обратили на это вниманія, какъ вдругъ на другой день рожденія Вита все рушилось съ ужаснымъ шумомъ… Конечно, онъ служилъ только убжищемъ мышамъ, но вс мы его почитали, и до обломковъ не коснулась чужая рука – дядя все убралъ самъ – и ни малйшій кусочекъ не попалъ въ печку.

Молодой человкъ взошелъ на галлерею и отворилъ дверь, образовавшуюся изъ поставленной доски. Въ довольно глубокомъ темномъ углубленіи стны, гд прежде помщался органъ, были тщательно сложены его остатки. Тамъ лежали оловянныя трубки, толстые деревянные херувимы, окружавшiе ихъ, разсыпавшіяся клавиши – и все это было такъ тщательно собрано, какъ будто бы отъ исчезновенія малйшей частицы его зависли неудачи и даже гибель всего монастырскаго помстья.

Когда совтникъ приводилъ все это въ порядокъ, онъ также собственноручно исправилъ поврежденія внутреннихъ стнъ. Феликсъ нагнулся, чтобы рассмотрть досчатую обшивку.

– Дядя работалъ, какъ настоящій плотникъ! – сказалъ онъ со смхомъ матери, которая только что хотла выйти изъ комнаты.

Въ эту минуту отворилась дверь изъ сней, и послышались твердые шаги.

– Чего ты ищешь тамъ наверху? – раздался вдругъ рзкій непріятный голосъ.

Феликсъ вздрогнулъ – этотъ тонъ въ голос дяди всегда дйствовалъ на его нервную систему, какъ внезапный звонъ металла. Онъ тотчасъ же быстро сошелъ со ступенекъ и съ легкимъ изящнымъ поклономъ протянулъ вошедшему руку.

– He будешь ли ты такъ любезенъ запереть прежде шкафъ, въ которомъ ты шарилъ съ такимъ любопытствомъ? – продолжалъ совтникъ съ мрачнымъ взглядомъ, не взявъ протянутой руки. – И съ какихъ это поръ вошло у насъ въ обычай принимать меня въ моей собственной комнат?

Молодой человкъ поспшно взобрался на лстницу и старался запереть разбухшую отъ сырости дверь.

– Съ тхъ поръ, дядя, какъ прислуга показала сюда дорогу, – возразилъ онъ не безъ рзкости и, повернувъ голову, черезъ плечо указалъ на кормилицу, которая, кланяясь, поднялась со стула.

– Витъ всегда спитъ здсь – господинъ совтникъ это знаетъ, – сказала кормилица, увренная въ своихъ правахъ.

Совтникъ молча бросилъ шляпу на ближайшій столъ. Высокаго роста, не широкій въ плечахъ, но настоящее олицетвореніе силы, онъ въ старинномъ костюм съ кружевнымъ воротничкомъ и въ шляп съ перьями могъ бы какъ нельзя лучше изображать Валленштейна [3] . Густые, коротко остриженные и слегка сдые волосы низко спускались на лобъ его умнаго продолговатаго лица, загорвшаго отъ воздуха и солнца. Стараясь какъ можно тише ступать, онъ подошелъ къ колыбельк, осторожно приподнялъ пологъ и, прислушиваясь, наклонился къ ребенку.

[3] Валленштейн, правильнее Вальдштейн (Wallenstein. Waldstein), Альбрехт-Венцеслав-Евсевий, герцог Фридландский, 1583-1634, немецкий полководец времен 30-летней войны.

Портрет Альбрехта фон Валленштейна. А. Ван Дейк, 1629

http://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/2/28/Hw-wallenstein.jpg/200px-Hw-wallenstein.jpg

– Что это значитъ, Трина? Ребенокъ тяжело дышитъ, и головка у него, кажется, горячая, – продолжалъ онъ, едва переводя духъ отъ испуга – трудно было узнать это самодовольное лицо, искаженное страхомъ и безпокойствомъ.

– Витъ испугался, – господинъ совтникъ, сказала кормилица жалобнымъ тономъ, складывая руки на живот. – Онъ не можетъ выносить шума, а госпожа маіорша уронила на полъ тарелку – я чуть не умерла отъ страха, и тотчасъ же подумала, что Витъ захвораетъ, – онъ очень кричалъ, господинъ совтникъ!