В доме Шиллинга

– Господинъ референдарій?! – возразилъ съ холодной насмшкой совтникъ. Онъ сложилъ руки и устремилъ на пылавшее лицо племянника сверкающій презрительный взглядъ.

– Ты длаешь себя смшнымъ своимъ негодованіемъ, сынъ мой, – сказала маіорша и спокойно взяла его правую руку, которую онъ поднялъ было съ угрозой. Она снова была олицетворенiемъ равнодушія: ни сынъ, ни братъ не замтили въ ея взор подозрительнаго пламени.

– Дядя правъ, надо имть много мужества, чтобы говорить съ нами объ этихъ людяхъ…

– Конечно не боле, чмъ моей бдной Люсили, чтобъ признаться своимъ роднымъ въ любви ко мн, – съ горечью прервалъ ее молодой человкъ. – Госпожа Фурніе держитъ въ Берлин домъ по-княжески; ея матъ изъ знатнаго, хотя и обднвшаго рода играетъ главную роль въ салон, который посщаютъ люди высшаго сословія. Арнольдъ фонъ Шиллингъ можетъ теб лучше всхъ сказать, какую незначительную роль играли мы въ этомъ блестящемъ обществ. И въ этомъ кругу Люсиль служитъ центромъ, предметомъ всеобщаго поклоненія. Она красиве своей матери и такъ же талантлива; и мать, и бабушка считаютъ ее восходящей звздой.

– He можешь ли ты мн сказать, какую роль играютъ въ салон госпожи Фурніе жены ея постителей? – коротко и рзко прервала маіорша его повствованіе. Сынъ ея молчалъ, пораженный этимъ вопросомъ, и глаза его устремились въ полъ.

– Большая часть этихъ мужчинъ холостяки.

– А женатые оставляютъ своихъ честныхъ женъ дома, – добавила она съ неожиданной смсью подавленнаго гнва и леденящаго презрнія. – Ты очень ошибаешься, если думаешь ослпить меня роскошью и почтенной знаменитостью салона танцовщицы; я знаю, какое легкомысліе и грязь царятъ за разрисованными декораціями, и эти знанія я пріобрла дорогой цной.

Феликсъ содрогнулся при этихъ словахъ, – они бросали лучъ свта на его смутныя дтскія воспоминанія о нкоторыхъ непонятныхъ для него происшествіяхъ въ родительскомъ дом въ Кенигсберг; теперь онъ понялъ ихъ; теперь онъ зналъ, почему его мать, переодтая и окутанная вуалью до неузнаваемости, тайкомъ уходила по вечерамъ изъ дома, – она тайно слдила за его отцомъ… Это открытіе отняло у него послднюю надежду, – дло шло не о борьб съ „мщанскими предразсудками“ только, передъ нимъ стояла оскорбленная, упорно непримиримая супруга, права которой были попраны этимъ „классомъ людей“. Имъ овладло отчаяніе.

– Я не могу и не хочу оcпаривать твоего строгаго сужденія, потому что я не знаю, что ты пережила, – сказалъ онъ, стараясь побороть волненіе. – Въ общемъ я согласенъ съ тобой – хотя я могу поклясться, что въ дом Фурніе я не видлъ ничего неприличнаго и безнравственнаго – я не хочу брать жену съ подмостковъ, затмъ я и пріхалъ сюда теперь… Люсиль еще не выступала на сцен, хотя она уже вполн артистка. Госпожа Фурніе, звзда которой начинаетъ меркнуть, сама учила ее; она такъ уврена въ блестящей будущности своей дочери, которую она, конечно, желаетъ эксплоатировать, что даже отказала графу Л., который просилъ у нея руки Люсили. Люсиль должна въ скоромъ времени дебютировать, и я долженъ этому воспрепятствовать, во что бы то ни стало.

– А двушка любитъ танцы? – сухо спросила маіорша.

– Да, страстно. Но она отказывается отъ своего призванія, отъ славы и блестящей карьеры ради меня, – его голосъ сдлался тише, и въ немъ послышались мягкость и нжность, – изъ этого ты можешь понять, мама, какъ она меня любитъ.

Въ отвтъ на это маіорша выразительно и насмшливо кивнула головой.

– А жаждующая денегъ и славы мамаша въ Берлин, насколько я понимаю, и не подозрваетъ объ этихъ планахъ и намреніяхъ? – спросилъ совтникъ.

– Нтъ, – отвчалъ Феликсъ. Въ тон и въ каждомъ движеніи допрашивающаго было столько раздражающей насмшки, что ему трудно было сдерживаться, и онъ добавилъ: – я, какъ честный человкъ, долженъ прежде точно опредлить, что я могу предложить госпож Фурніе взамнъ ея собственныхъ плановъ и предложеній другихъ жениховъ.

– Это кажется легко сдлать, – сказалъ совтникъ. – Не думаю, что жалованье референдарія не трудно счесть – его какъ разъ хватитъ на булавки мадемуазель Фурніе.

Краска гнва и негодованія вспыхнула на лиц молодого человка, но онъ все еще сдерживался.

– Я ршилъ оставить государственную службу и устроиться здсь въ город нотаріусомъ.

Въ эту минуту рука маіорши тяжело опустилась на его плечо, и никогда еще голосъ его строгой матери не звучалъ такъ жестоко и неумолимо, какъ при слдующихъ словахъ:

– Одумайся, Феликсъ, – мн кажется, что ты бредишь. Чтобъ совершенно разсять туманъ въ твоей голов, я подскажу теб, что ты, строго придерживаясь правды, долженъ сказать госпож Фурніе, у которой княжескій домъ въ Берлин, которая отказываетъ знатному жениху и ожидаетъ милліоновъ отъ балетныхъ прыжковъ своей ученицы; ты долженъ сказать ей: мн не предстоитъ никакой карьеры, у меня нтъ ни гроша собственнаго состоянія, и я долженъ существовать на то, что мн дадутъ мои кліенты. Ваша принцесса дочка должна будетъ надть фартукъ и ходить въ кухню или чинить худое блье; ея свтскіе таланты ей не понадобятся у меня, такъ какъ комната бднаго нотаріуса не салонъ, который посщается сіятельными особами – матери же своей я никогда не посмю ее представить.

– Матушка! – воскликнулъ молодой человкъ.

– Сынъ мой, – продолжала она, не обративъ вниманія на его восклицаніе, въ которомъ слышались мука и горе, – ты только что высказалъ желаніе быть очень богатымъ, и, какъ я теперь вижу, ты имлъ къ тому полное основаніе, потому что „княжеское содержаніе“ дома требуетъ большихъ денегъ. Ты думалъ воспользоваться для этого состояніемъ твоей матери, и ты, можетъ быть, отчасти правъ. Но состояніе это заботливо собиралось грошами и пфеннигами въ теченіе трехъ столтій честнымъ трудомъ семьи, и я говорю теб, – при этихъ словахъ она величественно выпрямилась и подняла правую руку, – что я не дамъ своего наслдія на безпутную жизнь комедіантовъ, а лучше возвращу все до послдняго гроша въ родъ Вольфрама. Такъ и знай!

– Это твое окончательное ршеніе, матушка? – спросилъ сынъ съ поблвшими губами и потухшимъ взоромъ.

– Мое окончательное ршеніе… Выкинь эту двушку изъ головы – ты долженъ это сдлать, говорю теб это разъ навсегда! Я хочу вдь добра теб, – потомъ ты будешь меня благодарить.

– За разбитое счастье не благодарятъ, – возразилъ онъ, и голосъ его, все боле и боле возвышаясь, зазвучалъ гнвомъ, котораго онъ ужъ не могъ боле сдерживать. – Высыпь свои капиталы въ колыбель маленькаго Вольфрама, – они твое наслдіе, и ты можешь распоряжаться ими по своему усмотрнію. Но ты не можешь вмшиваться въ мои сердечныя дла, эгоистически врываться въ мою жизнь, какъ будто я вещь, предметъ безъ крови и плоти, кусокъ воску, которому можно придать какую угодно форму и вдохнуть въ нее духъ Вольфрама… Ты ужъ однажды повернула мою жизнь по собственному произволу, что я называю незаконнымъ грабежомъ. Я былъ тогда ребенкомъ и долженъ былъ подчиняться теб. Но теперь у меня своя воля и я не позволю себя вторично ограбить съ безчеловчной жестокостью.

– Господи Iисусе! – простонала маіорша, какъ будто бы получила смертельный ударъ. Она повернулась къ двери, точно хотла бжать, но остановилась съ невольно поднятыми кверху руками и съ ужасомъ смотрла на сына. У совтника же на лбу отъ гнва надулась жила; онъ схватилъ молодого человка за руку и сильно тряхнулъ его.

– Что это за тонъ, негодяй? – гнвно закричалъ онъ. – Что у тебя украли, нищій? Объяснишь ли ты мн, какъ тебя ограбили?

– Отнявъ у меня домъ и отца, – отвчалъ Феликсъ, энергичнымъ движеніемъ вырвавъ у дяди свою руку. – Если отецъ умираетъ, на то Божья воля, которой дти должны подчиняться; но никогда люди не должны разлучать отца съ сыномъ, такъ какъ они дополняютъ другъ друга и боле принадлежатъ другъ другу, чмъ мать и сынъ… А мой отецъ сильно любилъ меня. Я до сихъ поръ помню, что я чувствовалъ, когда онъ – этотъ гордый красивый солдатъ, котораго бранятъ легкомысленнымъ за то, что онъ не былъ филистеромъ [4] , покрывалъ меня поцлуями и страстно прижималъ къ своему сердцу.

[4] Филистер – презрительное название человека с узкими взглядами, преданного рутине; самодовольный мещанин, невежественный обыватель, отличающийся лицемерным, ханжеским поведением.