В доме Шиллинга

Онъ замолчалъ и глубоко перевелъ духъ; посл того, какъ онъ все высказалъ, какъ будто гора упала съ плечъ его… При послднихъ словахъ мать его вышла изъ комнаты, онъ слышалъ, какъ тяжело и медленно шуршалъ шлейфъ ея платья по каменному полу кухни; онъ слышалъ, какъ она отворила узкую стеклянную дверь, ведущую на задній дворъ, потомъ онъ увидлъ, какъ она прошла съ поникшей головой по двору и исчезла за противолежащимъ зданіемъ, – тамъ была калитка въ садъ.

– Погибшій сынъ! – воскликнулъ совтникъ, задыхаясь отъ гнва. – Этого мать теб никогда не проститъ. Ступай! Уходи изъ моего дома, здсь нтъ больше мста для тебя. Я не знаю, какъ мн и благодарить Бога за то, что онъ продлилъ родъ Вольфрамовъ и избавилъ ихъ старый домъ отъ чуждаго кукушкина отродья.

Онъ ушелъ въ свою комнату и съ шумомъ захлопнулъ за собой тяжелую, обитую желзомъ дверь, между тмъ какъ молодой человкъ молча дрожащими руками завертывалъ серебряный приборъ, единственное отцовское наслдіе, чтобы тоже уйти изъ столовой.

5.

Какъ ошеломленный прошелъ онъ черезъ кухню и отодвинулъ задвижку. Отворивъ дверь, онъ услышалъ шумъ голосовъ: только что пробило шесть часовъ, и сни были полны женщинъ и дтей, и много ихъ шло еще поспшно по переднему двору съ жестяными и глиняными кувшинами и кружками въ рукахъ, такъ какъ въ этотъ часъ можно было получать молоко въ монастырскомъ помсть. Коровница только что принесла два ведра пнящагося молока и съ изумленіемъ оглядывалась кругомъ, такъ какъ мсто за прилавкомъ было пусто – первый разъ за все время, что она служила въ монастырскомъ помсть. Даже въ день смерти и похоронъ покойной совтницы оно было аккуратно занимаемо въ ту минуту, какъ приносилось молоко.

Феликсъ быстро прошелъ черезъ толпу. Прежде эта молочная торговая была ему до того противна, что онъ всегда въ это время ходилъ по задней лстниц, чтобы избжать толкотни въ сняхъ. Сегодня онъ разсянно смотрлъ черезъ головы ожидающихъ, – онъ не замтилъ, что ему кланялись, что двушки и женщины подталкивали другъ друга и съ удивленіемъ слдили взглядомъ за красивымъ молодымъ человкомъ въ то время, какъ онъ поспшно поднимался по скрипящей лстниц въ послдній разъ, такъ какъ дядя выгналъ его изъ дому. Никогда, никогда больше не вернется онъ въ мрачный домъ, въ этотъ склепъ, построенный монахами и заботливо сохраненный въ продолженіе цлыхъ столтій малодушнымъ, бднымъ фантазіей родомъ, которому не было никакого дла до человческой души и который попиралъ ногами всякую искру, всякій порывъ, не соотвтствующіе его традиціямъ.

Дорожная сумка изгоняемаго лежала на стол въ мезонин, и ему надо было ее взять. Онъ хотлъ съ ночнымъ поздомъ ухать въ Берлинъ, переговоривъ еще до тхъ поръ со своимъ другомъ Арнольдомъ фонъ Шиллингъ. Это были единственныя ршенія, ясно выдлявшіяся изъ хаоса, царившаго въ его возбужденномъ мозгу. Что онъ будетъ длать, онъ еще не ршилъ; передъ нимъ снова и снова возставало все только что случившееся… Третьяго дня онъ ухалъ изъ Берлина – госпожа Фурніе, находившаяся въ это время въ Вн, писала своей матери, что директоръ придворнаго театра по ея просьб готовъ позволить Люсили дебютировать на сцен Кертнерторъ театра [5] – это извстіе его сильно испугало, потому что онъ понималъ, что его возлюбленная будетъ для него потеряна, если хоть разъ выступитъ на сцен. И сама она съ страстнымъ нетерпніемъ просила его скоре привести въ порядокъ свои дла и отправиться въ Вну, чтобы лично переговорить съ ея матерью – и вс его планы рушились въ первую же минуту по прізд!

[5] Theater am K"arntnertor – Дословно: Театр у Каринтийских ворот – известный венский театр XVIII-XIX веков.

Театр у Каринтийских ворот в 1830 году

Онъ сильно сжалъ руками виски, какъ будто бы этимъ полнымъ отчаянія движеніемъ могъ собрать свои разсянныя мысли, найти путеводную нить во мрак, куда онъ низринулся съ закрытыми глазами изъ яркаго свта своихъ радужныхъ надеждъ…

Онъ поссорился навсегда съ матерью. И безъ словъ дяди, онъ самъ чувствовалъ, что она никогда не проститъ ему его нжной восторженной любви къ его безъ всти пропавшему отцу, а тмъ боле не забудетъ ршительности, съ которой онъ высказалъ все горе, накопившееся съ дтства въ его душ.

Какъ сурово, жестоко и непреклонно выступила она противъ него! Такой была она всегда. Никогда не обращалась она къ нему съ нжными материнскими увщаніями и убжденіями, никогда, насколько онъ помнилъ, не принимала участія въ дтскихъ радостяхъ и горестяхъ, смягчая ихъ ласковой любящей рукой, – вся система ея воспитанія заключалась въ суровыхъ приказаніяхъ… И какъ быстро ршилась она лишить наслдства своего единственнаго сына, слишкомъ даже быстро для внезапнаго ршенія! Наврно, это было раньше обдумано. И вотъ въ доврчивое, полное идеальныхъ мечтаній сердце юноши закралось подобно зм, мрачное подозрніе и терзало его, какъ демонъ. Итакъ, фамильный фанатизмъ его матери простирался такъ далеко, что она рада была малйшему предлогу, чтобы отдать свою значительную часть наслдства Вольфрамамъ. Онъ, точно преслдуемый фуріями, бгалъ взадъ и впередъ по комнат… Нтъ, это ужасное подозрніе унижало его самого; оно марало его собственную душу, было чмъ-то въ род низкой мести, вызывавшей краску стыда на его лицо… На стол еще лежала записная тетрадь; списокъ на раскрытой страниц неопровержимо доказывалъ, какъ заботливо думала мать о его будущности. Конечно, записанное тамъ блье предназначалось для его молодой супруги во вкус маіорши, – дочери важнаго чиновника или наслдниц какого-нибудь богатаго фабриканта – все же это не измняло побужденія. И там въ оконной ниш вислъ портретъ ея сына, и когда она сидла съ работой у стола, она всегда видла передъ собой его лицо. Нтъ, сердце ея не лишено чувства любви, и только упорные предразсудки и мужская строгость къ себ и къ своимъ близкимъ придавали ей видъ полной внутренней холодности.

Нершительно взялъ онъ свою кожаную сумку, перекинулъ ремень черезъ плечо и былъ готовъ отправиться. Однако онъ остановился на минуту и напряженно прислушивался, не раздаются ли въ передней хорошо знакомые шаги… Само собой было понятно, что онъ покидаетъ монастырское помстье навсегда, и онъ съ горечью сознавалъ, что невозможно уйти, не сказавъ матери, какъ сильно его самого огорчала его вспыльчивость; онъ долженъ ее видть еще разъ, даже если-бы она встртила его прощальныя слова презрительнымъ молчаніемъ и не отвтила ему ни слова.

Сдлалось очень душно. Южную сторону неба покрывала грозовая туча; она медленно надвигалась своей какъ бы свинцовой тяжестью, и подъ ней постепенно угасала вечерняя заря, и въ домахъ становилось все темне и темне, какъ будто бы наступала ночь.

Внизу на переднемъ двор царствовала теперь спокойная тишина. Ворота были заперты; арка ихъ казалась увнчанной пучками клевера, зацпившимися въ трещинахъ при прозд высоко нагруженныхъ возовъ. Прекратился также и скрипъ калитки, когда ушла послдняя запоздавшая покупательница со своимъ кувшиномъ молока. Птичники были заперты, павлины и индйки услись подъ низкой крышей на своихъ насстахъ и только неугомонные голуби еще полоскались у колодца.

Въ платановой алле Шиллингова дома также прекратилось всякое движеніе; вс пестрыя, яркія подушки были убраны съ чугунныхъ дивановъ, и этотъ салонъ подъ открытымъ небомъ со своими стройными стволами и неподвижными вершинами обрисовывался на высоко поднимавшейся туч. Изъ цвтущаго боскета черезъ обвитую плющемъ стну неслось благоуханіе на монастырскій дворъ, который, какъ и въ прежнія времена, когда на скамейкахъ подъ липами еще сидли монахи, весь заросъ густыми кустами шиповника, боярышника и сирени, въ которыхъ скрывались гнзда маленькихъ пвчихъ птичекъ.

Минуты проходили за минутами, а Феликсъ все еще ходилъ взадъ и впередъ по комнат… Бывала ли когда-нибудь такая мертвая тишина въ монастырскомъ помсть, какъ теперь, когда онъ съ тяжелымъ сердцемъ и бившимися висками прислушивался къ малйшему признаку жизни?… Онъ снова подошелъ къ открытому окну и смотрлъ въ вечернія сумерки, – наконецъ, кто-то поднялся по лстниц и шелъ черезъ переднюю! Дверь отворилась, и движеніемъ воздуха приподнялись волосы на вискахъ у молодого человка; но онъ не обернулся, – онъ не ршался взглянуть въ разгнванное лицо матери. Легкій шорохъ, какъ будто птица зацпила крыломъ стну, раздался позади него, въ комнат раздался запахъ розъ, и дв нжныя ручки закрыли горячіе глаза молодого человка. У нeгo сердце перестало биться, и какой-то разслабляющій ужасъ охватилъ его съ головы до пятъ.

– Люсиль! – чуть слышно прошепталъ онъ, точно ему стянуло горло.

Въ ту же минуту глаза его были освобождены, и прелестное воздушное созданье со смхомъ повисло у него на ше, а за дверью, которая только что закрылась, онъ увидлъ широкое лицо удалявшейся скотницы, которая привела гостью.

– Боже мой, Люсиль, что ты сдлала? – вскричалъ онъ вн себя. Нжныя ручки двушки моментально соскользнули съ его шеи, и милое личико ея вытянулось отъ невыразимаго смущенія: она посмотрла на него полуиспуганно, полусердито.