В душной ночи звезда

Ладусь, наконец, разжал зубы, слёзы, лившиеся по щекам, стали пересыхать, и он зашептал в лицо войту, блестя мокрыми глазами и твёрдо ставя слова:

– Я не трушу! Мне не нужен нож! Я - ради Терезки!

"Это старшая девочка, что ли?" - подумал войт, но только сглотнул, кивнул понимающе Владиславу, и тот, глядя ему в глаза, рассказал, как было дело.

– Терезка нам не просто сестра, - она нам как мать. Её все с малых лет называли госпожа-хозяйка.

Когда родители сгорели вместе с хатой, она нас от голода спасла: пошла, малая, добивалась, и попала к менскому старосте, и не оробела, рассказала про наше горе, попросила приютить всех нас при богадельне, пока не отыщется наш старший брат Юзеф. Она говорила, что мы отработаем за хлеб, помогая лечить калеченных. Но отдать нас по монастырям не согласилась. И с торбами отправить нас по дорогам не допустила, так хорошо говорила она! А ей было всего двенадцать лет. Она такая умная, наша Терезка! Пан войт, вы не знаете, какая умная Терезка! Когда нас забрал Юзеф, и мы первый раз пошли с ним показывать батлейку, Терезка посмотрела, что делает Юзеф, и сказала, что этого мало. Надо делать так, так и так - и быстро показала нам, как надо кувыркаться, да непросто, а под музыку, и другие выдумки - всё придумала она. Она помнит былички до единого слова, даже если услышала их всего один раз. В Менске она ходила за леками к аптекарю-немцу и научилась понимать по-немецки. Пришла однажды, и заговорила с немцем по-ихнему. Хозяин глаза выкатил от удивления! Его жена так обрадовалась, стала приглашать Терезку в гости, чтобы было ей, немке, с кем поговорить на чужбине. А Терезка научила и малышку Зосю немецким словам, нас с братьями тоже пыталась научить, но ничего из этого не вышло...

Аптекарша так сестриц полюбила, дарила им красивые наряды, и просила Юзефа отдать Терезку и Зосечку на воспитание. Немец тоже стоял рядом, и кивал головой, когда они разговаривали с братом. Нам жалко было расставаться с сестрицами, особенно с Терезкой, но мы мужики, мы согласны, мы не пропадём, а они девчонки, им нельзя жить по дорогам. А Юрась, он же совсем маленький тогда был, обхватил Терезку руками, прижался, и так плакал, так плакал, и выплакал свою сестрицу: Терезка и Зося не ушли к немцу, поехали с нами...

Немка сказала Юзефу, чтобы одумался, привёз матхенок* к зиме обратно в Менск. А у нас не получилось вернуться. Зимовали в Полоцке.

Тут тяжкое воспоминание омрачило лицо Ладуся.

Принесли квас. Войт кивнул пареньку: испей. Ладусь, облизнув пересохшие губы, покрутил головой - нет. Пить квас не стал. Наконец-то нашёлся человек, который выслушает его!

– Нас взял с собой в дорогу полоцкий купчишка. Тремя лодзяками плыли. Купец стал ходить вокруг Терезки, был ласков с ней...
– Войт невольно отшатнулся. Но не сказал ни слова, продолжал глядеть Владиславу в глаза.

– Терезка наша умная, но дитя ещё, она ещё девонька, - сильно краснея, доверчиво пояснил паренёк мужчине.
– Она думала, все её любят за ум, за понятливость. Смеялась, разговоры разговаривала с купчишкой этим, она поговорить у нас любит! А я внимательно смотрел, и догадался, что козлу старому надо.

– Купец что, немолод?

– Нет, - покрутил головой Ладусь.
– Огромный, здоровый, и почти в таких годах, как вы, пан. "Ого! Бес!
– присвистнул мысленно войт. Вслух спросил:

– А Юзеф что на это?

– Пан войт, Юзеф - добрый. Он словит муху и отпустит. Он говорит - для того, чтобы комары не кусали, надо с первым комаром, с самым первым, который на тебя по весне сядет, договориться, чтоб передал своим братьям-комарам тебя не кусать, и комара этого живым отпустить*.

– И что же, не кусают его комары?
– улыбнулся одними глазами войт.

– Не кусают! Комары, правда, его не кусают. Зосечка Юзефу верит, они с ней вместе этот договор с комарами проделывали, и Зоську тоже не кусают. Мы с братьями следующей весной тоже попробуем, так, для интереса... Юзеф сказки записывает или рисует, он ничего дальше носа своего не видит. Только я и догадывался, что будет с Терезкой. Сейчас думаю, - надо было решиться, объяснить ей, да сбежать, что ли потихоньку... А как сбежишь? Надо всех забрать. Надо Юзефу объяснять это дело, а он бы не поверил, он - зачарованный!
– Ладусь произнёс это как ругательство.

Помолчал.

Потом, бросив глядеть в угол, как бы размышляя, проговорил, повернув лицо к войту и опять упёршись в него лихорадочными глазами:

– У меня сейчас получается говорить с вами, пан войт, про это, а раньше не получалось. Несколько раз пытался исповедоваться, а у меня как будто голос отнимался... Я даже с Терезой тогда поговорить не мог - стеснялся. Нужных слов у меня не было....

...Я подкараулил купца, когда остановились недалеко от Витьбенска. Кинжал я украл у него же. Видел накануне, как он завернул кинжал в тряпицу и спрятал так, недалеко, чтобы был под рукой... Я вытянул кинжал, а в отрез закрутил узкую железину с ушком - нашёл кое-где. Я ночью, лёжа на боку, ловчился выхватывать кинжал из ножен: я спорый, у меня сразу стало получаться. Только дядьки с меня наутро посмеялись, думали, я...- Ладусь опять сильно покраснел, захрустел костяшками пальцев.

– Да ну их!

Я думал убить купца, а когда услышал, что он замыслил, то передумал.

Я подслушал, как он разговаривал со своим кормчим, молодым мужиком, про Терезку, - что она всем достанется...
– У Ладуся от вновь переживаемых воспоминаний опять задёргалось лицо, и он, как вначале, запрокинул голову, задышал со всхлипом.
– Говорил, что всё равно, какая разница, не на этой, так на другой дороге - не они, так другие: она братьями помыкает, а братья у неё - смешные шуликуны, ни на что не годные братья!!!

Я понял, что одного купца зарезать мало. А что делать? Пока пособлял разгружать товар и носил мешки в спихлер, столько мозгами повертел. Потом додумался: Юрасику сказал, что дядьки хотят оставить у себя нашу Терезку, и нам её не отдадут. "Помогай мне, Юрась, - я должен спасти Терезу, и ящик батлейку, а лучше, и всё наше добро, всё унести потихоньку и спрятать, а потом мы убежим. Иди, Юрась, на берег, спрячься, куда скажу, и сиди тихо-тихо. Я поведу всех тебя искать, а сам вернусь на кораблик, заберу батлейку и узлы с сестриными одёжками, и подожгу проклятого!" Я отвёл братца, подсадил под крышу какой-то клуни, приказал лезть в дыру и сидеть внутри, не высовываться, пока кто-нибудь из наших за ним не придёт. Оставил ему немного хлеба, и редиски целый пучок, чтоб не так хотелось пить и есть. Ещё словил ему котёнка, поднял туда же: не скучай, Юрась. А сам пошёл на лодзяк, забрал ящик батлейку, сказал, что корчмарь приглашает дать представление, собирайтесь! А про Юрася я не сказал. Вышли мы, покрутились на пристани, нет Юрася!

Тереза: что такое? Юзеф её успокаивает, и тут я говорю громко, чтобы люди на корабликах слышали:

– Юрась сказал, сбегает посмотреть чёрных ягнят. А нам ждать некогда, он сам вернётся и нас встретит. Тереза меня так ругала, так ругала! А я так оправдывался! Ушли мы. Представление, конечно, никто не ждал, сбор был совсем маленький и Юзеф потом удивлялся: что за люди такие в этом местечке - сами позвали, сами не пришли смотреть? Вернулись мы, а Юрася нет. Спрашиваем лодочников, не приходил ли Юрась? Нет, не приходил. Я обратно нёс ящик, не донёс, припрятал и его, и узлы. А на лодзяк принёс узлы, набитые соломой. Тереза обыскала всё, звала Юрася, кричала. Подняла всё местечко! Люди искали Юрася пол-ночи, потом разошлись. Мы на лодзяк не поднимались, ходили по задворкам, слонялись вдоль берега. Лето, рано рассвело: купцу отплывать пора, он в досаде, а мы по берегу ходим, и я глаз с Терезы не спускаю. Купец подкараулил Терезку, за руку её - хвать, да в охапку: "Всё, говорит, больше ждать не могу, отплываем, и ты с нами! И не вздумай кричать, я всем скажу, что ты сама с нами захотела, и бесстыжа!"

Тут я подскочил да как закричу:

– Вы украли нашего братца! Вы украли Юрася! Я сейчас всех людей соберу! Я расскажу, что вы маленького увезли! Вас догонят! Отдавайте братца! И я кричал про Юрася и обвинял купца, будто он детей продаёт, а про Терезу ни слова не сказал, как будто не вижу, что он её держит, и что сестра полотна белее. Его гребцы зашумели, чтоб отпустил девку, да и убрались чтоб они с этого места, а не то мешком прибитый хлопец, то есть я, и правда накричит неприятностей. Юзеф не знал, что и думать, и тоже стал грозиться купцу, как умел. Тогда купец плюнул, толкнул от себя Терезку, и рычал:

– Собачье отродье! Братцы полоумные! Шиш получите назад свои тряпки. Выкину всё к чертям в реку!
– И ругался, и ругался! А я в ответ кричал: "Братца отдайте! Отдайте братца!"

Люди на вёслах, пока выгребали на стремнину, мне доказывали, что и, правда, не трогали малого и в глаза его не видели. Так, поссорившись, мы расстались с купчиной, он всё равно с Юзефа содрал пенези за проезд. А Юзеф верил мне и жалел ящик и одёжу, - думал, что они на кораблике, - и плакал, расплачиваясь с купцом.