В душной ночи звезда

Потом я снял с крыши Юрасика, сказал, что он - мой самый лучший друг, я никогда не забуду ему эту услугу, и навсегда его должник. Юрась отвечал мне, что и он меня любит, и пойдёт за меня против любого врага.

И брат так и не признался никому, как было дело. Сказал, как я его научил, что заблудился, заснул, а я его нашёл.

У Ладуся на душе полегчало. Он кончил рассказывать.

Войт произнёс задумчиво:

– Да, сволочь купец... Ну, ты хитёр!

"Умыкнуть молодую девку - пустяк, сказать в оправдание можно всякое. Сколько таких сироток потом отирается по солдатским обозам? А подозрение в краже малого дитяти точно аукнулось бы купчине - дознаватели вцепились бы, как псы, на локтях бы повисли!"

– А на местных ребят тоже из-за Терезки в бой пошёл?

– Да, и за Зосю.

– И за Зосю!
– передразнил войт.
– Ещё одна невеста.

А сам подумал: "Ну, правильный парень, а кто ж, как не брат, сестёр защитит? Но что-то недоговаривает: хитёр! Вряд ли из-за этого ножик показал. Ой, хитёр, изворотлив. Вот уж растёт прощелыга! Без отцовского пригляда, без ремесла - что сам будет вытворять лет через десять?"

– Только из-за сестёр ссора?
– войт снова сделался грозен.

– Они называли нас шуликунами. И стражники ваши - тоже!

– На шуликунов обиделся? Оттого брыкался? А кто такие шуликуны - ты хоть знаешь?

– Знаю. В Менске ребята из татарской слободы мне говорили, что "шуликн" - это когда...
– тут Ладусь, бойкий парень, крутившийся среди всякого люда, в который раз пошёл пятнами, даже нос его вспотел, прошептал войту что-то, отчего у того глаза сделались круглые.

Войт несколько мгновений думал над услышаным.

"Это надо, я с мужиками бок-о-бок всю жизнь! И вроде знал, что такое бывает, а и не думал никогда в ту сторону.. . Ну, татары! Ну, народ!" - и войт сначала смущённо, а потом громко, от всей души, рассмеялся, и долго раскатисто хохотал, пока не проступили на глазах слёзы от смеха.

– Да, на такое и я бы обиделся, и заколол бы на месте всех! Ну, Владислав, ты мне глаза открыл, - продолжал смеяться войт.
– Только у нас, в наших землях, шуликун - слово не татарское, и на него не обижаются. По-нашему, шуликуны - это такие мелкие человечки, ничтожества такие, вредные. Они вроде как дети водяного или ещё какой-то нечисти, и живут эти дети самостоятельно, без родителей, по пустым хатам, по заброшенным местам. Оттого и наслышался ты, как вас сравнивали с шуликунами - вы тоже без отца, без матери растёте. Ну, иди, Владислав, к своим, Бог с тобой! И чтоб не озорничал здесь, в Речице. Когда уезжаете? Скоро? С ксендзом Матеушем, на Новоградок? Тогда и отдам твой ножик. Воин!

"Не отдам этот - стащит другой" - покрутил головой речицкий войт. Но Ладусь так и не явился за кинжалом: не посмел.

У ворот в замок, с другой стороны рва, стоял растерявшийся Юзеф, переминался, не решаясь подступиться...

Дети прибежали, сказали: Владислава повели с собой стражники, будто он грозился местным ребятам. Беда! Что ему, Юзефу, делать? Может, пойти за Терезой, а потом с ней - за Ладусем? А как пойти? Тереза в гостях в старостином дворе: сегодня банный день, будет там учить девушек плести косу вкруговую, да не просто, а чтоб держалась коса вокруг головы, и не растрепалась целую седмицу. Тереза - мастерица. И Зосю, конечно, за собой потянула. А его, Юзефа, там не ждут. Как пойти?

Ворота приоткрылись, из-за них вышел Ладусь - живой и здоровый, только немного взъерошенный и веки словно припухли.... По взрослому глянул на старшего брата, свёл к переносице соболиные брови, тряхнул светловолосой головой. Легко сбежал по мосту, мимо Юзефа, на ходу выхватил у того из рук свой поясок, спросил:

– Пояс Стась подобрал?

– Юрасик вернулся за ним...

– Молодец Юрась, - задумчиво протянул Владислав.
– Вы уже сходили к монахам?

– Без тебя не пошли. Не до еды было.

– И Терезку с Зосей голодными оставили?

– Они во дворе старосты пробудут до вечера, там их накормят, не может быть, чтобы не накормили.

– Тогда ладно.

Ладусь пожалел, что остался сегодня без обеда: он любил монастырскую горячую похлёбку. Теперь придётся обойтись куском хлеба. Пойти, что ли, поискать, не продаст ли какая-нибудь тётка десяток свежих куриных яиц? Им, четверым братьям, как раз хватило бы перекусить...

Юзефу вот ничего не надо: идёт рядом, и не думает об обеде. У него, похоже, кишки в животе никогда не играют. А у Ладуся они не то, что играют: они, эти кишки, каждый день устраивают свой вертеп*!

В Речице с едой, спасибо, неплохо. Ксёндз в первый день узнал, что они, Букавецкие, римского закона, и зазвал на монастырские обеды. Девчонкам к монахам нельзя, так ксёндз велит кашевару наливать щи для них в горшочек. Назад братья идут, неся в узелке горячие щи сестрицам. Терезка с Зосечкой умудряются: и сами наедятся, и ещё Юрасика ближе к вечеру прикормят. Терезка говорит: для младшего это самая полезная еда, не то, что сухой хлеб с луковицей. Им, девчонкам, хорошо - много еды не надо. Они, наверное, как русалки - запахом сыты. Ой, ой, а Ладусь запахом сыт не бывает! И средний братец Станислав тоже часто блестит глазами, провожая взглядом лоток с коржами, который носит пирожник...

А вот Юзефу хоть бы что! Люди в корчме целый вечер пьют-едят, а Юзеф сам себе: то сидит, то похаживает - на скрипочке наигрывает. Корчмарь доволен! Слов нет, как доволен корчмарь Юзефовым пиликаньем. А животу от этого сытнее не становится. И как ему уйти в солдаты, как бросить свою семейку? Войт сейчас открыл ему глаза, а что толку? До сих пор Ладусь жил как жилось, не думая, кто он и к чему пригоден, а как только пан войт бросил ему вслед: "Воин!" - у хлопца как будто вздрогнуло что-то внутри, как будто закрутились, зацепили друг-друга мельничные колёса, и пошли кружиться в голове мысли. Кружились, кружились и смололись: только в солдаты дорога Владиславу Букавецкому! Монашества он чурается, старший брат ему кажется...

Тут Ладусь остановил себя, устыдившись собственных ядовитых мыслей.

"Злой я человек, за что на брата наговариваю? Разные люди нужны на белом свете, чтобы они, друг на друга глядя, учились уму-разуму, - так в одной быличке говорится. А Юзеф ещё своё добавляет: "И не только люди разные: звери и птицы тоже разные. У каждого зверя своя задача: один зверь кусает, а другой ластится, а на третьем землю пашут, а четвёртым, как голубем, например, любуются". Юзеф, мой старший брат, мудрый! Ему бы жить на небесах, среди апостолов и говорить с ними мудрые речи..."

Ладусь, укоротив шаг, подождал отставшего Юзефа и, сам выше ростом (сильно вытянулся за лето), положил тому руку на плечо, предложил:

– Давай сегодня, когда сёстры вернутся, споём в корчме бывальщину про храброго князя Андрея и его гридней.

– И ты петь будешь?

– А что? Буду!

– И не передумаешь?

– Дева Мария!
– уверил Ладусь.

– А если опять заблеешь козлёнком, не будешь сердиться?

– А чего сердиться? У меня вроде уже голос стал. А если даже и запою не туда, ты, братухна, подхватишь громче, правда? Не дашь мне осрамиться?