В душной ночи звезда

Эти два года после смерти мужа Анна жила и не жила на земле: ей казалось, что нет ей места, нет для неё ни опоры, ни стены, за которой была бы она в безопасности; нет крыши, под которой спрятаться ей от бури. В большой крепкой семье, под опекой родного дядьки, в тепле и достатке, она так и не изжила болезненный ужас пережитого, и страх неприкаянного одиночества стоял у неё за плечами...

Часто Анна молчала, потому что слезами готовы были налиться глаза. А

плакать и жаловаться она не имела права, с крепкой роднёй ей повезло. И доченьки, ласточки, всё рядом - и, значит, нельзя плакать Анне: детей и так едва отходили от испуга. Спасибо, шептуха Мокошиха научила Анну взять кусочек ржаного хлеба, завязать с солью в белую тряпочку, перевязать красной ниткой. Этим узелком погладить дочкам головки, а затем подкинуть под печь и три раза низко поклониться. Анна так и делала, кланяясь, просила, как велела Мокошиха: "Криксы, криксы, дарю вам хлеб-соль, белую рубашечку, красный поясок! Одарите и вы моих детушек добрым здоровьечком и сном!" Теперь доченьки спокойны, веселы, не кричат, не плачут по ночам, вскакивая на постели...

...Ей показалось: он говорил с ней, когда вошёл и стоял у дверей, ноговорил чудно, рта не раскрывая.... А потом он забоялся её, да так сильно, что страх сотряс его всего! И она испугалась не меньше, и как бы проснулась: вокруг семья, все говорят положенные слова, приглашают гостя, а она, Анна, стоит, как ступа...

У него глаза синие: смотрит - как будто ласкает её. Как хорошо! Когда уходил, она чуть не расплакалась, чуть не рванулась следом. Спрашивала: как ей жить дальше? Вот теперь его нет здесь, но Анне покойно, как будто он рядом. В середине ночи Анна услышала голос: он назвал её по имени, и она ответила, лучась нежностью: "Храни тебя Бог, милый человек!" А после спокойно забылась крепким сном. Во сне привиделся большой чёрный кот у её ног, но и в этом не было ничего плохого...

***

Днём Анна открыла мёд, принесённый гостем. Когда мазала хлеб мёдом, её Катеринка спросила:

– Этот медок собрали пчёлки?

– Да, пчёлки.

Тут же вторая дочка, Лизавета, важно сказала:

– Пчёлки - самые лучшие на всём белом свете козульки! А дядя у них медок отобрал?

– Нет, они подарили ему мёд за то, что он смотрит-бережёт своих козулек.

– Дядя придёт ещё?
– опять спросила Катеринка. И Лизавета пояснила:

– Когда ты разговаривала с дядей на ярмарке, наши коровки сами ходили по земле, искали траву и мычали, да, мычали, только очень тихо. А когда мы пришли домой и рассказали об этом Стёпке, он не поверил; и наши коровки больше не мычат и не ходят - мы их рукой водим. Скажи дяде, пусть придёт, мы достанем коровок и наших лялек - поиграем!

Анна, чувствуя прилив счастья, обняла обеих дочек, велела им звать детей Кондрата: есть хлеб с мёдом, запивать молоком. Медовый бельчик отнесла, отдала хозяйке Марье, - пусть припрячет, а то надолго не хватит. Сама же уселась за прерванное шитьё, и тянула золотую нить, пока не стемнело.

А потом на третий день, - она считала!
– прилетела ей на плечо синичка. Проскакала по руке в ладонь, клюнула легонько в середину, засматривала умными глазками Анне в лицо.

– Синичка, ты с весточкой от него?
– тихо спросила Анна.

Птичка подпрыгнула, снова посмотрела на молодицу, выжидая.

– Скажи - жду его очень!
– шепнула Анна, и, не придумав, что делать, приподняла руку.
– Лети, птичка! Веди его к моему порогу!

Синица сорвалась, улетела на полдень. Анна проводила её глазами, а в доме рассказала о птице Марье, умолчав о том, что нашептала синичке. И рассказывая, так описала синицу, что получилась сказка о прекрасной чудной птахе, явившейся ей посреди двора.

Марья выслушала, как слушают малое дитя, улыбнулась и сказала:

– Тебе к счастью, красавица. А ещё синицы приносят холода, это уж точно: скоро задует полночный ветер, надо перетрясти кожухи.

***

Когда чародей подъезжал по тихой улице к своим весничкам, день клонился к вечеру.

Бод решил разузнать о жизни Анны в те годы, когда её не было в городе. Это могло многое прояснить. И только после он снова увидится с ней.

Пришлось глубоко и сильно вздохнуть, потому что опять почувствовал, что с наступлением ночи мысли об Анне, перекатываясь эхом, отзываются в душе.

У Бода было несколько способов разведать то, что хотелось. Но он выбрал обычный, как делали все добрые люди, когда хотели что-то узнать: направился в ближайший шинок. В городе их было несколько, как, впрочем, и броварен, где варили лёгкое пиво.

Коротконогая тётка Адарка, прибиравшая липкие столы, принесла кухоль пива, брякнула им об стол рядом с Бодом. Мещане за дальним концом стола играли в кости и повернули головы в его сторону только чтобы ответить на "Добрый вечер!"

– А не знает ли хозяюшка Анну Берёзкову?
– не желая тратить время, подъехал к служанке Бод.

То, что он назвал её хозяйкой, очень понравилось Адарке. А ещё больше понравилась возможность поговорить со свежим человеком, да ещё об Анне Берёзковой. Конечно, она знает всё об этой Анне! И Адарка, перебирая криво поставленными губами, пошла рассказывать про Аннино детство: какой та была хорошей, справной девонькой, одна дочка у своих родителей, - добрая память им, светлый рай! И, конечно, со смаком пересказала нашумевшую историю про Аннино замужество. Проездом в Речице её заметил молодой парень. Вернулся за ней из дальних краёв, притащив через пол земли с собой сватов. И стоял перед растерявшейся девкой на коленях, заглядывая в глаза и умоляя выйти за него, неведомого чужака, замуж, а не то броситься он в седой Днепр с камнем на шее!

Бод только головой кивал. Да, неудивительно, что он подозревал Анну в чародействе.

– Ой, и повезло Анне, ой, и носил её муж на руках!

– Откуда знает это Адарка? Неужели сама Анна Берёзкова похвалялась?

– Нет, не похвалялась, а и не надо похваляться: муж дважды привозил Анну повидаться с родителями, из такой-то дали! Была бы не люба - не вёз бы, под лавку закатил, и забыл - вот как!

"Это правда, - согласился про себя Бод.
– Мужчина стоящий - действительно любил её!" И получил ещё один укол под сердце тонюсенькой иглой. Он досадовал на себя и подумал, что ему, от страстей очищаясь, не то, что ходить, - скоро спать придётся на горячих углях.

– Анна тогда белой павой ходила, и муж не спускал с неё глаз, хоть женаты были несколько лет, и девчонки уже к тому времени подрастали. Чего ж тут думать?
– шлёпала губами Адарка.

Бод, хмурый, молчаливый, впрочем, таким он всегда казался людям, не дотронулся до питья, незаметно подвинул кружку Адарке, и Адарка, похлёбывая пиво, продолжала:

– А когда случилась там у них война, мужа ейного убили, а Анна, голубка, натерпелась страху: ворог отрезал ейную русу косыньку, - о-от такую косыньку, до самой земли, - своей вострой сабелькой!
– Адарка перекрестилась.

– И как она уцелела, одному Богу ведомо, бо, добрый человек, сам знаешь, что делают злые люди с бабами да девками на войне. Ой, страшно!
– и захмелевшая Адарка опять перекрестилась на икону, висевшую в тёмном углу корчмы.

Тут тётка на мгновение остановилась - вдруг вспомнила, что не убрала, как велел хозяин, паутину за иконой. Полгода назад, на вербное воскресенье, старый Михал полез менять прошлогодние ветки вербы на свежие, и выговаривал ей, что пауки чуть не откусили ему пальцы. "А то, может, и не убирать? Пусть откусят пауки хозяину хоть и все руки до самых плеч. Глядишь, он тогда научит Адарку, как следует считать гроши, и уж она-то сумеет попользоваться этим!"