В душной ночи звезда
Шрифт:
Прочь, подальше от города, в сторону Белого ручья, оскользаясь на грязной колее, летел не оседланный конь. На нём, крепко вцепившись в гриву, сидел ловкий всадник, небольшой ростом, подвижный и гибкий. Всадник поворачивал назад смуглое лицо, и, крепко сжав твёрдые губы, погонял мчавшегося во всю прыть коня.
Скоро ночь накроет всадника спасительной темнотой, а над Белым ручьём всегда стелется густой туман. Только бы успеть, въехать в белое марево, спутать след, и снова вылететь на большую дорогу, и скакать, скакать в дальние дали!
Вот и гостинец.
Но
Прыткий всадник ударил вороного в бока.
Повернув лицо в сторону ворот, не крикнул - взвизгнул по-татарски, словно невидимой плетью ударил. Конь под ним сделал отчаянный рывок, лошади панских конюхов, испугавшись резкого окрика, заржали, прижав уши, присели. А вороной пролетел вихрем мимо них!
Только не судьба уйти от погони лихому всаднику.
Навстречу в серых сумерках по мосту через ручей шла отбившаяся от стада корова, а рядом, ругая на чём свет непослушную глупую говяду, тащился усталый и голодный пастушок.
– Подвинься, рогуля, не видишь - человек на коне летит сюда!
– сказал пастушок, перетянув корову лозиной, и, испугавшись чересчур стремительного всадника, прытко соскочил с моста. Но корова решила остаться, и даже развернулась поперёк, справедливо считая, что никак не помешает полёту человека и лошади.
Только зря так думала корова. Вороной конь выскочил на неё из тумана,
испуганно заржал, поднялся на дыбы, страшно махая копытами перед рогатой мордой, а ловкий всадник, не удержавшись без седла и стремян, - вот правду сказал пастушок!
– полетел под мост.
Тут же из сумерек показались несколько верховых. Увидали, что беглец лежит на земле, страшно распластавшись, раскинув руки; подхватили его, перемазанного в грязи, перевалили через спину коня и, связав верёвкой, и повезли обратно в город.
...На закат от города, на холме за Ракитным оврагом, горели огни цыганских костров. В небе сквозь рыхлое рядно облаков проявлялись первые звёзды. Одинокий голос тянул грустную песню о верном друге - вольном ветре, и глубоким низким звуком подвывала певцу гуда*.
Старая цыганка, вдруг вздрогнув, как от ночного холода, поднялась от костра и пошла к рома Матвею: сказать ему что-то очень важное...
***
...Анна Берёзкова убиралась после ужина в полутьме опустевшей светлицы.
Остановилась, замерла, положа руку на грудь. В сердце опять непокой!
Анна растревожилась, беспомощно оглянулась, напрасно выискивая кого-то в зыбком свете лучины. "Где он? Что с ним? Что так плохо? Страшно, страшно мне снова!" - про себя повторяла Анна. Ульянка, заметив её испуг, подскочила, раскинула перед ней руки и зашептала слова, какие только могла придумать, чтобы успокоить. Знала, что Анну нельзя трогать - она пугается прикосновений. Ульянка перекрестила её несколько раз, заставила выпить водицы, а подошедшая Марья, видя такое дело, полезла по полкам - разыскивать отложенный было узелок с валерьяновым корнем.
Анна плакала,
закусив край вышитого пояска: только бы не разжать губы, только не заголосить! Мысленно звала, просила его не оставлять её одну, и тревожные предчувствия рвали ей сердце.Бод услышал Анну.
Он почувствовал страх и мольбу, к нему обращённую, и, не зная, не представляя, что могло случиться с любимой в родном доме, стал суматошно собираться. Выскочив, как из огня, за порог, в непроглядную ночь, тут же вернулся в дом, нащупал в темноте флягу с водой из волшебного ручья, сунул за пазуху и, на ходу запахивая зипун, рванул веснички, побежал, выбирая короткий путь.
Подбежал к ограде в месте, знакомом каждому горожанину: в конце тупика между огородами и пустующими плацами, в высоком частоколе, окружавшем плотным кольцом речицкий посад, оставлен был перелаз, забитый шершавыми дылями на высоту чуть больше сажени. Молодые ребята часто сокращали путь, взбираясь на ограду в этом месте. Бод слышал мужские голоса, и топот с той стороны, и собачий лай: за городской стеной что-то происходило!
Снова ощутил, что Анна содрогнулась от страха. Бод, не медля, только бы увидеть её, оградить, успокоить - рванул вверх по замёту.
Кто-то сильными руками схватил его снизу за лодыжки, потянул, и снял назад.
Под стеной стоял огромный цыган-кузнец. Это он своими ручищами стянул Бода вниз, и теперь, ворочая во тьме глазами, прошептал:
– Горе, человече! Горе! Ой, горе, дружок! Послушай старую Галлу - она расскажет.
Бод обернулся: рядом, словно из-под земли, возникла худая старуха. Как у кузнеца, на её костлявом лице блестели огромные чёрные глаза.
– Убивают моего внука, сына нашего Матвея, дитя короля нашего убивают! Помоги, человече!
– старуха упала на колени, вцепилась в рукав Бода, заглядывая в лицо снизу вверх.
– Как могу я?
– вырвалось у Бода. (Нельзя так просто вмешиваться в судьбу - не дано ему такое право!) Цыганка словно прочитала его мысли:
– Нет права отнимать жизнь, а сохранить жизнь каждый вправе!
"О, если бы всё было так просто, мать!
– подумал Бод, - я бы пожертвовал собой для того, чтобы каждый в этом городе жил долго и умирал в счастливой старости!"
А цыганка, по-прежнему глядя ему в глаза, причитала:
– Только ты можешь помочь молодому рома! Только ты можешь! Они убьют Сашко! Я всё вижу, ты - другой! Ты пришёл сюда из дальней дали - спасти, так спаси - заклинаю! Я ведаю твою судьбу, всё вижу, расскажу, отведу твою беду, только спаси Сашко!
Теперь Бод знал, что должен прийти на помощь человеку за стеной, и знал, что мгновения отпущены на это.
– Скажи мне одно, мать - что с ней?
– Она в безопасности, а тревожится сильно - за тебя. Ведь ты, считай, на смерть идёшь, спасая Сашко; ты, считай, умрёшь за него, дорогой. Суждено так!
Бод слышал лишь первые слова старой Галлы.
Чародей оказался на стене: это снизу подсадил кузнец.
Как только он оседлал замёт, человек с той стороны, невысокий и гибкий, со стоном умирающего зверя, в последнем, отчаянном напряжении сил, вскочил на ограду лицом к лицу с бортником, и не слез - свалился на руки кузнецу.