В движении вечном

– - Правильно, Советский Союз! Страна ба-а-гатая, и Етнам тебе тута, и Куба, и Африка... В-весь свет! Весь свет, почитай, теперь кормим, можно и свиньям хлеб, коль цена тая в лавке копейчина. А ты...ты не бери так в душу, Иване, переживем! -- то ли утешал, то ли теперь просто рассуждал негромко вслух лысоватый. --- Переживем... И войну тую пережили, и голод, переживем и изобилие, дасть Бог!.. Да вот только и оно глядит на все, мальчо энто.

4

Страшный сон

Два раза в год на Первомай и октябрьские праздники был тогда военный парад на Красной площади, и Игнат вместе со взрослыми смотрел его дома по телевизору.

"...героический, мирный труд советского народа надежно хранят его доблестные вооруженные силы. Любую агрессию, от кого бы она не исходила, ожидает незамедлительно сокрушительный отпор!", -- вещал уверенно, грозно за кадром торжественный строгий голос.

Стальными, серо-зелеными бронтозаврами тяжко ползли по багровой площади тупоносые цилиндры стратегических ракет.

– - Одна такая колбаса штат Техас накроет! -- замечали значительно, переглядывались между собой мужчины. -- Или пол-Европы ихней. Нью-Йорк сгорит, как спичка.

– - Борони Бог той войны и снову побачить! -- горячо спохватывалась рядом, торопливо крестилась в ужасе бабушка.

Ее успокаивали, словно посмеиваясь с ее старческой наивности:

– - Не боись, бабка, Советский Союз! И кто теперь на нас сунется?

Игнат тоже усмехался, но едва и коротко. Он ведь знал прекрасно, что у "них" тоже очень много таких ракет. 

– - Мы можем гарантированно уничтожить Советы пять раз! -- заявлял отважно американский генерал.

На это, однако, резонно отвечал его более рассудительный соотечественник:

– - Я не знаю, сколько раз их можем мы. Но вот что они нас: раз и навсегда! -- это я прекрасно знаю.

Игнат много раз видел на фотоснимках, что случилось с японскими городами после первых в истории ядерных бомбардировок. Но хиросимский "Малыш" в современном ряду мог и впрямь показаться всего малышом, теперь только одна-единственная стратегическая ракета несла на себе заряд больший, чем суммарно заряды всех прошлых, отгремевших когда-то на планете бесчисленных войн.

– - Земля содрогнулась! -- услышал Игнат однажды в случайном разговоре об одном из подземных термоядерных испытаний. -- Сто мегатонн рванули...

И в душе его тоже словно что-то содрогнулось: десять тысяч Хиросим за раз! А что если весь термоядер... и сразу?

Это даже невозможно было представить. Перед глазами вставало лишь то, что будет после: серая мертвая пустыня, пыль на руинах, пыль в воздухе, мельчайшая серая пыль покрывает небо всплошную, и оно кажется непроницаемо серым от непроглядной удушливой пыли. И одинокий силуэт где-то вдали на горизонте, как жалкий итог, как сгусток заразной, пропитанной ядами, радиоактивно мерцающей пыли... И вспоминалось где-то прочитанное: "Да позавидуют мертвым живые!" -- но ведь он-то... Он-то, по сути, еще и не жил.

Множество интересных книг читал Игнат о прошлых войнах, множество смотрел кинофильмов. Книги и кинофильмы тогда были в большинстве своем о недавней войне, самой кровавой Второй мировой. Книги указывали прямо, что с первых своих дней человек непрерывно воевал с человеком, с годами войны становились лишь более масштабными и кровопролитными, вот, пожалуй, и вся разница.

Напалмовые сполохи вьетнамской войны, тлеющий ближневосточный кризис, жуткий карибский. Планета была снова разделена на два непримиримых лагеря; где-то глубоко под землей в секретных бетонных бункерах тупо ожидали пускового командирского приказа послушные ядерные кнопки, и все время казалось, что вот-вот, непременно, пускай даже случайно... И эта тревога витала всегда, Игнату постоянно снился один и тот же мучительный страшный сон.

...Низкий раскатный гул нарастает, словно из-под земли, могучий неумолимый предвестник. Гул набирает мощь, наполняет пространство дрожью, а душу отчаянием. Времени нет, надо бежать, прятаться.

Игнат почему-то всегда один.

И он вправду бежит куда-то отчаянно, ищет, находит что-то похожее на барак, давно заброшенный, пустой, безлюдный. Пола в нем нет, стены легкие, дощатые, если обвал, то нестрашно. А еще почему-то во сне стены всегда как бы прозрачные и через них, как на экране в кино, можно отчетливо вдаль видеть.

Игнат зарывается наскоро глубже во что-то, второпях неуклюже, судорожно натягивает себе что-то на голову. Однако отнюдь не всплошную, дослепу, а всегда так непременно, чтобы брезжила видимо щелочка, крохотная узенькая щелочка. Он твердо знает, что шансов нет, что это конец, но ему любопытно до сладостной жути, ему любопытно до чрезвычайности -- что?.. что будет дальше?

... Из преисподней грохочущий пульс низвергая, неукротимо, всевластно, упруго дрожат горизонты. Вот-вот, сей миг, колыхнет пополам раздирающим заревом...

И... тишина.

Свет из окна, за окном. Светлые стены.

Сонный размеренный постук настенной "кукушки".

И голос близкий и ласковый:

– - Заспался, Игнатка?.. А в школу?

"Сон... только сон! Жить, я буду жить!"

– - Бабуля блинцы испекла, чай настоялся, я малину открыла.

"Блинчики мои любимые, чай, малина! Уроки сегодня такие легкие, на переменке мячик погоняем, а после..."

И после -- все то, что будет после, видится сейчас столь же легким, воздушым, безоблачным.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ОДНОКЛАСНИКИ

1

Школа

Школа тогда теснилась сразу в нескольких строениях, разбросанных по всему поселку. Так, невдалеке от центра в конце узкой коротенькой улочки, прямой и ухабистой, стояла обычная деревенская хата, бревенчатая, с печью-грубкой, высокой кирпичной трубой и довольно просторным приусадебным двориком. Впрочем, даже с первого взгляда она была куда поприметней габаритами точно таких же невзрачных крестьянских избушек, что за соседским забором, и потому, наверное, когда-то из нее подчистую вынесли все хозяйское, основательно подремонтировали, поставили в каждую комнату простенькую деревянную вешалку, а на середину школьные парты. Сюда "первый раз в первый класс" приводили каждый год поселковые мамы за ручку своих самых маленьких учеников.

Если вернуться назад в центр, а потом с полкилометра пройти главной дорогой к церкви, то можно вскоре приметить внешне не совсем обычное строение. Оно также бревенчатое, но с огромными, переливчатыми на солнце окнами и на высоком кирпичном фундаменте. Вряд ли здесь жил когда-то простой крестьянин, даже крыльцо само по себе было в поселке весьма приметным архитектурным сооружением: крутое, двухбокое, с могучими деревянными перилами под внушительным теремковым навесом.

– - Килиманджар-ра!.. Эверест! -- восклицал всякий раз Игнат, с тяжким ранцем за спиной штурмуя вприпрыжку десяток вытертых всклизь ступенек.