В годы большой войны

— Опасаетесь, не привел ли я за собой шпика? — посмеиваясь сказал Пюнтер. — Вероятно, вам уже говорили о моей беспечности… Но у меня на этот счет другое мнение. Я — журналист, могу интересоваться всем, чем угодно, мне ничто не угрожает…

— Да, но уверенность и бравада — вещи разные, — возразил Шандор.

— Будьте спокойны, Альберт, на станции я был единственным пассажиром, вышедшим из поезда… Но обещаю быть осторожным. — Лицо Пакбо засветилось обезоруживающей улыбкой. Он совсем не обиделся на предостерегающие слова Шандора. — А теперь послушайте, что я получил от Габеля. Это мой источник. В прошлом югославский летчик, работает в консульстве, поддерживает связь с испанскими дипломатами, сторонниками генерала Франко.

Пакбо на память стал перечислять итальянские корабли, ушедшие в испанские воды.

— Когда это было? — спросил Радо. Ответ не удовлетворил его. — Надо подумать о большей оперативности донесений. Иначе любая информация будет лишена смысла.

Обсуждали, как ускорить передачу донесений, говорили о личных встречах, направлении работы. Заговорившись, забыли о поездах и, взглянув на часы, заторопились на станцию. Разными дорогами вышли к перрону.

Из окна поезда Шандор увидел на платформе Пюнтера, который приветливо махал ему рукой. С безразличным видом отвернулся. Шандор Радо накапливал конспиративный опыт, постигал премудрости своей новой работы.

Энергичный и экспансивный журналист Отто Пюнтер не скрывал своих привязанностей и антипатий, восторженно относился к Советскому Союзу, публиковал за своей подписью резкие антифашистские статьи. В журналистских кругах его называли «неистовым репортером», и это прозвище весьма точно определяло характер Пакбо.

За свою беспокойную жизнь — Пюнтеру было около сорока лет — он исколесил полмира — работал в Париже, в Лондоне, бывал в Германии, ездил в Испанию, писал из Барселоны гневные репортажи в защиту испанской республики. Выполнять задания Центра согласился без колебаний, но его неукротимая натура требовала активных действий, порой несовместимых с требованиями конспирации.

С другой стороны, Пакбо обладал ценнейшими качествами: общительный, хорошо эрудированный в вопросах международной политики, он имел обширные связи в журналистском мире, среди дипломатов, военных и политических деятелей. Он и сам по себе служил отличным источником информации. В Центре Пакбо был на хорошем счету.

Вскоре Шандор получил через курьера зашифрованное распоряжение Директора в адрес Доры. Имя «Дора» стало псевдонимом Шандора Радо в его переписке с Центром.

«Дорогая Дора! — говорилось в письме. — В связи с обстановкой перед вами ставится задача — максимально использовать все возможности в работе для получения важной военной информации. Направьте внимание Пакбо прежде всего на Германию… Поблагодарите его за последнюю информацию. Директор».

Политическая обстановка в Европе накалялась. В газетах все чаще упоминался «вольный город Данциг», на который претендовал Гитлер. Летом тридцать девятого года Радо получил донесение через одного из своих надежных людей и срочно передал его в Центр. В донесении говорилось, что германские вооруженные силы готовятся к захвату Данцига. Источник передавал подробности предстоящего наступления.

Донесение группы Радо подтвердилось через два месяца. Нападение на Польшу развязало вторую мировую войну.

ГЛАВА ПЯТАЯ НАЧАЛО

1

У Харро Шульце-Бойзена были давние счеты с нацизмом.

Когда-то в Берлинском университете издавался студенческий журнал «Гегнер» — «Противник». Крохотный журнальчик печатался маленьким тиражом, распространялся только в стенах университета, и Харро поместил в нем статью, в которой изложил собственное, довольно еще путаное кредо.

«Тысячи людей, — писал он, — говорят на тысячах разных языках. Они излагают свои идеи и готовы защищать их даже на баррикадах. Мы не служим ни одной партии, мы не имеем никакой программы, у нас нет никакой закаменевшей мудрости. Старые державы, церковь и феодализм, буржуазное государство, как и пролетариат или движение молодежи, не могли на нас повлиять…»

Студенту Шульце-Бойзену было тогда двадцать три года. Через год к власти пришли нацисты. Они запретили журнал и арестовали студента, написавшего «вольнодумную» статью. Три месяца Харро провел в подвалах гестапо на Принц-Альбрехтштрассе. От него допытывались:

— Гегнер?.. Противник?.. Противник чего — национал-социализма?

Харро ответил:

— Мы против бюрократической тупости…

Следователь-гестаповец принял это на свой счет. Он подошел к Харро и хлестнул его по щеке…

Позже на допросах в подвалах Принц-Альбрехтштрассе его били сильнее, но первая пощечина запомнилась как самая унизительная. Молодой Шульце-Бойзен — потомок Тирпицев — был самолюбив и неспокоен. И это его какие-то ничтожества били, как последнего бродягу!..

Харро заставили пройти сквозь строй эсэсовцев, вставших в круг и вооруженных шпицрутенами. Его секли по обнаженным плечам, по спине. Стиснув зубы, он шагал через строй. Руки были связаны, и Харро не мог защитить ни лицо, ни голову от падающих на них ударов.

Экзекуция проходила во дворе гестаповской тюрьмы, где-то на окраине Берлина. Секли по инструкции. Гитлеровцы только что захватили власть, но инструкция была подготовлена заранее.

«Принадлежность к социал-демократической партии наказывается тридцатью ударами резиновой дубинкой по обнаженному телу, — говорилось в ней, — за принадлежность к коммунистической партии, как общее правило, полагается сорок ударов. Если наказуемый выполнял политические или профсоюзные функции, то мера наказания увеличивается…»

Студент Харро Шульце-Бойзен не был ни социал-демократом, ни коммунистом. Не выполнял политических функций, не занимался профсоюзной работой… Он просто принимал участие в издании студенческого журнала, маленького, тоненького, который выходил два раза в месяц. Делали его втроем — Харро, швейцарец Адриен Турель и застенчивый, болезненного вида их однокурсник Генри Эрландер. Сами писали статьи, носили в соседнюю типографию, вычитывали корректуру…

Арестовали их через несколько дней после того, как сгорел рейхстаг. Взяли ночью, когда заканчивалась работа над очередным и последним номером студенческого журнала. А утром, по инструкции, жестоко избили. И на каждого пришлось не тридцать, не сорок, а несчетное число ударов.

Сначала били Генри Эрландера, который, не выдержав побоев, упал у тюремного входа и его, мертвого, еще долго пинали ногами парни-эсэсовцы, распаленные собственной жестокостью. Затем пришел черед Шульце-Бойзена. Харро прошел через строй, еще и еще раз — три круга — и остановился.

— Ну что, гегнер, доволен? Теперь перестанешь писать дерьмовые статейки? — издеваясь, спросил следователь, который вел его дело.

Харро вскинул на гестаповца ненавидящий взгляд, упрямо вскинул голову и пошел на четвертый круг…