В гостях у турок

— Триста піастровъ… учъ-юзъ… сказалъ Николай Ивановичъ.

Продавецъ улыбнулся, покачалъ головой и заговорилъ что-то по турецки.

— Онъ проситъ, дюша мой, подождать торговаться, пока угощеніе не принесутъ, — перевелъ Карапетъ.

— Какое угощеніе? — спросила Глафира Семеновна.

— Кофе принесутъ. Онъ учтивый человкъ и хочетъ показать вамъ учтивость, дюша мой.

И точно. Сейчасъ-же влетлъ въ лавку запыхавшійся мальчикъ съ подносомъ, на которомъ стояли четыре чашки чернаго кофе, и поставилъ подносъ на прилавокъ. Торговецъ сталъ предлагать жестами выпить кофе. Супруги благодарили и взяли по чашечк.

— Не подмшалъ-ли чего сюда малецъ-то? проговорила Глафира Семеновна.

— Ну, вотъ еще! Съ какой-же стати? возразилъ Николай Ивановичъ. — А только этимъ угощеніемъ онъ насъ какъ-то обезоруживаетъ торговаться.

Карапетъ, услыша эти слова, махнулъ рукой.

— Фуй! — сказалъ онъ. — Торгуйся, дюша мой, сколько хочешь. Турки это любятъ.

— Такъ сколько-же, почтенный, послдняя-то цна? — спросилъ Николай Ивановичъ. — Я надавалъ триста піастровъ.

Турокъ что-то отвтилъ. Армянинъ перевелъ:

— Шестьсотъ его послдняя цна. Онъ говоритъ, что это старинный коверъ и былъ когда-то во дворц султана Мурата.

— Ну, триста пятьдесятъ. Учъ-юзъ и эхли… — сказалъ Николай Ивановичъ, прихлебывая кофе.

— Много прибавляешь, много прибавляешь, дюша мой, — замтилъ ему Карапетъ:- Алтнышъ.

Торговецъ махнулъ рукой и прибавилъ:

— Бешьюзъ.

— Бешьюзъ — это пятьсотъ. На пятьсотъ ужъ спустилъ. Все-таки, дорого. Учъ-юзъ.

— Дертъ-юзъ… Саксонъ.

— Четыреста восемьдесятъ, — перевелъ армянинъ. — Коверъ хорошій, очень хорошій. Давай, эфендимъ, сразу четыреста и уходи. Онъ отдастъ. — Дертъ-юзъ… — объявилъ онъ турку, допилъ чашку кофе и сталъ вылизывать изъ нея языкомъ гущу.

Супруги начали уходить изъ лавки, турокъ испугался и закричалъ по-турецки, что отдастъ за четыреста тридцать піастровъ.

— Ни копйки больше! — покачалъ головой Николай Ивановичъ.

Купецъ выскочилъ изъ-за прилавка и сталъ махать руками, прося супруговъ остановиться. Компанія остановилась. Турокъ довольно долго говорилъ по-турецки, очевидно, расхваливая коверъ и прося прибавки.

— Онъ, дюша мой, проситъ десять піастра прибавки на баня, — перевелъ Карапетъ. — Дай ему еще пять піастры.

— Бешь! — крикнулъ Николай Ивановичъ и растопыралъ пять пальцевъ руки.

Турокъ схватилъ коверъ, подбжалъ съ Николаю Ивановичу и набросилъ ему его на плечо.

Коверъ былъ купленъ. Супруги начали расчитываться. Появились еще четыре чашки кофе. Купецъ сталъ показывать шитыя шелкомъ атласныя салфетки, подушки, шитыя золотомъ по бархату, вытащилъ изъ-подъ прилавка громадный азіатскій кремневый пистолетъ.

У Глафиры Семеновны разбжались глаза на вышивки и она присла къ прилавку ихъ разсматривать.

LXXXV

Наступилъ третій день пребыванія супруговъ Ивановыхъ у армянина Карапета. Николай Ивановичъ проснулся прежде своей жены, проснулся довольно рано и съ головной болью. Съ вечера, за ужиномъ, онъ, какъ говорится, урзалъ изрядную муху съ Карапетомъ. Карапетъ принесъ къ ужину полуведерный глиняный кувшинъ мстнаго благо вина, увряя, что это такое легкое блое вино, что уподобляется русскому квасу. Супруги пригласили Карапета ужинать вмст съ ними. Онъ былъ очень доволенъ, остался, самъ приготовилъ какой-то особенный шашлыкъ и въ конц концовъ Николай Ивановичъ вмст съ нимъ выпили весь кувшинъ вина, не взирая на вс протесты Глафиры Семеновны. Блое мстное вино оказалось, однако, далеко не квасомъ. Когда половина кувшина было выпита, Николай Ивановичъ началъ дурачиться: навилъ себ на голову чалму изъ азіатской шелковой матеріи, купленной на Базар въ Стамбул, надлъ черногорскій широкій поясъ, пріобртенный тамъ-же, и, заткнувъ за поясъ третью покупку — старинный пи столетъ со сломаннымъ кремневымъ куркомъ, закурилъ кальянъ и слъ вмст съ армяниномъ на коверъ, на полъ, чтобы продолжать пить по-турецки. Когда-же кувшинъ съ виномъ они кончили, армянинъ сталъ тащить Николая Ивановича въ Галату въ кафе-шантанъ, гд общался ему показать какихъ-то черноглазыхъ «штучекъ». Глафира Семеновна разсердилась, вспылила и выгнала армянина, а Николай Ивановичъ, совсмъ уже пьяный, свалился на софу и уснулъ въ чемъ былъ, то есть въ чалм, въ черногорскомъ пояс и съ стариннымъ азіатскимъ пистолетомъ за поясомъ.

Проснувшись подъ утро, Николай Ивановичъ устыдился своего костюма, сбросилъ съ себя все, раздлся, легъ спать, но ему ужъ не спалось. Голова трещала, во рту было сухо, хотлось пить, а пить былъ нечего. Онъ началъ сть оставшіеся съ вечера апельсины. Сълъ два, но убоялся разстройства желудка и остановился. Внизу въ армянской мясной лавк уже были вставши. Слышались голоса. Можно было-бы велть поставить самоваръ и пить чай, но это значило-бы разбудить Глафиру Семеновну, которая спала сладкимъ утреннимъ сномъ. Николай Ивановичъ опять всталъ, потихоньку одлся и сталъ разсматривать вчерашнія покупки: трубки, кальянъ, шитыя золотомъ по бархату и атласу салфетки, шитый золотомъ сафьянный товаръ для туфель и раскладывалъ все это на стол.

Вдругъ сзади его послышались слова:

— Чего ты спозаранку-то вскочилъ? Или опять спозаранку нахлестаться хочешь?

Николай Ивановичъ вздрогнулъ и обернулся.

Глафира Семеновна смотрла на него заспанными глазами.

— Зачмъ-же нахлестываться? Просто не заспалось, — отвчалъ Николай Ивановичъ. — А вотъ теперь разбираюсь во вчерашнихъ покупкахъ. Какая прелесть этотъ коверъ, который мы купили! А вдь онъ немъ достался только за тридцать рублей.

— Прелесть, а самъ вчера его залилъ виномъ.

— Ни Боже мой! Чистъ онъ и свжъ… Ни одного пятнышка. А какъ жаль, что мы вчера нигд не нашли готовыхъ турецкихъ дамскихъ туфель безъ задковъ. Говорятъ, что только въ Скутари на рынк можно ихъ получить. Впрочемъ, вдь мы подемъ въ Скитари…

— Ты мн зубы-то не заговаривай! — строго крикнула Глафира Семеновна. — Я вчерашнее помню. И гд, гд только ты не ухитришься напиться! Пріхали въ Константинополь… Мусульманскій городъ… На каждомъ шагу мечети… Законъ запрещаетъ туркамъ вино, а ты… И полились нотаціи.

Глафира Семеновна одвалась и точила мужа. Николай Ивановичъ слушалъ и молчалъ. Наконецъ онъ спросилъ:

— Можно велть приготовить самоваръ?

— Вели. Но вотъ теб мой сказъ: какъ только ты съ армяшкой еще напьешься — сейчасъ мы собираемся, на пароходъ и демъ въ Ялту. Лучше тамъ проживемъ лишнюю недлю.

— Душечка, мы еще и половины Константинополя не видали. Кром того, надо създить на Принцевы острова, въ Скутари, на гулянье на Прсныя воды.

— Чортъ съ нимъ и съ Константинополемъ!

— Но вдь ты такъ стремилась сюда, такъ хотла…

— Я думала онъ трезвый городъ, а онъ пьяне Нижняго-Новгорода во время ярмарки.

— Изъ-за одной-то выпивки, да такъ казнить городъ! Ай-ай-ай!

Николай Ивановичъ покачалъ головой и, выйдя на лстницу, веллъ встртившейся ему Тамар подавать самоваръ.

Нотаціи продолжались, но ихъ прервалъ появившійся Карапетъ. Онъ самъ внесъ самоваръ, поставилъ его на столъ, поклонился супругамъ и сказалъ Николаю Ивановичу:

— Помнишь, что вчера общалъ, дюша мой, эфендимъ? Какъ родиться, дюша мой, у твоей барыни-сударыни сынъ — сейчасъ Карапетъ къ теб его въ Петербургъ крестить прідетъ. По рукамъ вчера хлопнулъ — значитъ врно, обратился онъ къ Глафир Семеновн.