В гостях у турок

Глафира Семеновна слушала и пожимала плечами.

— Да это совсмъ пьяный городъ! сказала она. — Ну, мусульмане! Стало быть, здсь и свинину продавать позволяютъ, если на счетъ вина такая распущенность?

— Самый лучшій, самый первый свинья есть, отвчалъ Карапетъ. — Хочешь, дюша мой, мадамъ, сегодня теб къ обдъ Карапетъ самый лучшій котлеты отъ свиньи подастъ?

Пароходъ вышелъ изъ Золотаго Рога, вошелъ въ Босфоръ и сталъ перерзать его по направленію къ берегу Малой Азіи. Показалась знаменитая средневковая башня Леандра, стоящая посреди пролива на скал.

LXXXIII

— Это что за штука изъ моря выростаетъ? — задалъ вопросъ Николай Ивановичъ, указывая на башню.

— А это, дюша мой, Кисъ-Кулеси, отвчалъ Карапетъ.

— Это что-же обозначаетъ?

— Такаго турецкаго названіе. Кисъ-Кулеси — это двочкова башня. Тутъ двочка одна жила, а потомъ выросла и большая двицъ стала. О, это цлый исторія! Слушай, дюша мой, слушай, мадамъ, барыня-сударыня. Жила одна двочка отъ султанъ… Нтъ… Жилъ султанъ и у него была дочь, двочка, которую султанъ такъ любилъ, такъ любилъ — ну, какъ своя сердце любилъ. И прочитали по звздамъ ученые люди, мадамъ, что эту двочку укуситъ змя и она помретъ. Султанъ испугался и пересталъ и пить, и сть, и спать. Сталъ онъ думать, какъ ему своя двочка отъ змя спрятать — и выдумалъ онъ, дюша мой, эфендимъ, построить вотъ на этого скала вотъ эта башня Кисъ-Кулеси.

— Однако, Карапетъ Аветычъ, ты хорошій сказочникъ, замтилъ Николай Ивановичъ. — Не правда-ли, Глаша?

— Слушай, слушай, дюша мой… Зачмъ ты мин мшаешь? — тронулъ его за руку Карапетъ и продолжалъ:- Выстроилъ султанъ этого башню, посадилъ туда двочку и сказалъ: «Ну, ужъ теперь никакой змя ее не укуситъ». Годъ одинъ живетъ двочка въ башня, еще годъ живетъ въ башня, третья годъ живетъ въ башня — и стала она ужъ не двочка, а самая лучшая, самая красивая двицъ вотъ съ такіе большіе глазы. Живетъ. Выходитъ на балконъ башни и гуляетъ. А тутъ по Босфоръ халъ на своемъ корабля персидскій принцъ, увидалъ эту двушку и влюбился, дюша мой, влюбился самымъ страшнымъ манеромъ съ своего сердца. Хочетъ говорить съ двушка сладкія, миндальныя слова, а къ двушка его не пускаютъ. И сталъ онъ говорить съ ней черезъ цвты. Знаешь, дюша мой, мадамъ, что значитъ разговоръ черезъ цвты? — спросилъ Карапетъ Глафиру Семеновну.

— Нтъ, не знаю. А что? — спросила та, заинтересовавшись разсказомъ и переставъ дуться на Каранета.

— Одинъ цвтокъ значитъ одно слово, другой цвтокъ другое слово… — пояснилъ Карапетъ. — И послалъ онъ корзинку цвтовъ ей, дюша мой, мадамъ, а въ корзинк такіе цвты, которые значутъ такія слова: «двушка мой милый, я тебя люблю, мое сердце»…

— Ахъ, теперь я понимаю! Это языкъ цвтовъ! — воскликнула Глафира Семеновна…

— Вотъ, вотъ, дюша мой. Языкъ цвтовъ… Стала двушка, султанскаго дочь, читать по этимъ цвтамъ — и вдругъ, дюша мой, изъ корзинки выскочила змя и укусила двушку за щека.

— Боже мой! Откуда-же змя взялась? — быстро спросила Глафира Семеновна.

— Судьба, мадамъ, барыня-сударыня, судьба. На неб было написано, что змя укуситъ — змя и укусила. Судьба.

Карапетъ указалъ пальцемъ на небо.

— Ну, и что-же двушка? Умерла? — задалъ вопросъ Николай Ивановичъ.

— Какъ змя укусила, такъ сейчасъ двушка умерла.

— А принцъ?

— Узналъ принцъ персидскій, что двушка умерла, взялъ ятаганъ и хотлъ убить себя, дюша мой. Взялъ ятаганъ и думаетъ:- «попрошу я у султана, чтобъ мн съ его двушка проститься»? Подалъ прошеніе, и султанъ позволилъ ему съ двушка проститься. Сейчасъ принцъ подъхалъ въ своего корабль къ башн, вошелъ въ комната и видитъ, что лежитъ на постели двушка, а сама какъ живой лежитъ и только на щека маленькій пятнышко отъ змя. Принцъ подошелъ, хотлъ поцловать двушка и думаетъ: «возьму я этотъ ядъ отъ змя изъ щека двушка себ въ ротъ и тоже умру отъ змя». Поцловалъ двушка въ щека, въ самаго пятнышко, и сталъ сосать со щека ядъ отъ зми. Ядъ пососалъ и вдругъ видитъ, что двушка жива. Встаетъ эта двушка и говоритъ ему: «спасибо, дюша мой, спасибо теб, принцъ, сердце мое, ты спасъ меня отъ смерть. Ахъ, гд мой папенька-султанъ? Пусть онъ придетъ и скажетъ ему самъ отъ своего души спасибо».

— Ну, и кончилось все свадьбой? — перебила Карапета Глафира Семеновна.

— Да, свадьбой. А ты почемъ знаешь, мадамъ, дюша мой? — удивился Карапетъ.

— Такъ всегда сказки кончаются.

— Врно, свадьбой. Ну, султанъ отдалъ своя двочка замужъ за принцъ персидскій, а башня такъ и осталась называться «Двочкова башня». Вотъ и все. Теперь въ ней морской заптій живутъ и чиновники отъ турецки таможня.

Пароходъ миновалъ Кисъ-Кулеси или Леандрову башню и приближался къ Малоазіатскому берегу. Дома Скутари, расположенные по нагорью, очень ясно уже вырисовывались среди зелени кипарисовъ. Николаю Ивановичу сильно хотлось юркнуть съ Карапетомъ въ буфетъ и выпить коньяку, чтобы поправить больную голову, но онъ не могъ этого сдлать при жен, такъ какъ она его не отпустила-бы, поэтому онъ прибгнулъ къ хитрости, чтобы удалить ее, и сказалъ:

— А любопытно-бы знать, какъ здсь на турецкихъ пароходахъ дамскія каюты выглядятъ и какъ ведутъ себя тамъ турчанки.

— Выдумай еще что-нибудь! — огрызнулась на него жена. — Вотъ человкъ-то! Только о женщинахъ и мечтаетъ. И не стыдится при жен говорить!

— Душечка, да я не про себя. Туда вдь мужчинъ не пускаютъ. Ты мн договорить не дала. Я про тебя… Теб туда, какъ женщин, входъ не воспрещенъ, такъ вотъ ты сходила-бы туда, посмотрла, а потомъ и разсказала-бы мн, какъ и что… Это очень любопытно имть понятіе о быт этихъ несчастныхъ затворницъ. Наврное он тамъ, въ кают, безъ вуалей и сидятъ не стсняясь. Теб и самой должно быть это интересно. Сходи-ка, милая.

— Пожалуй… — отвчала Глафира Семеновна. — Только отчего тебя такъ женщины интересуютъ?

— Да вдь бытъ. Какъ-же иначе ихъ бытъ узнаешь? А вдь мы здимъ повсюду, какъ туристы.

— Ну, хорошо.

Глафира Семеновна стала сходить съ верхней палубы. Николай Ивановичъ торжествовалъ въ душ, и только что жена скрылась, сейчасъ-же онъ ткнулъ въ бокъ Карапета и сказалъ ему:

— Пойдемъ скорй въ буфетъ! — Хватимъ скорй по коньячку. Голова ужасъ какъ трещитъ посл вчерашняго! Гд здсь буфетъ? Веди скорй.

Армянинъ схватился за бока и разразился хохотомъ.

— Ловко, дюша мой! О, какой ты хитрый человкъ, эфендимъ! — восклицалъ онъ. — Совсмъ хитрый! Какъ хорошо ты послалъ своя жена отъ насъ въ дамскій каюта!

— Да веди-же скорй въ буфетъ!

— Пойдемъ, пойдемъ, — потащилъ Карапетъ Николая Ивановича. — Знаешь, дюша мой, когда у меня была жива свой жена, я тоже такъ длалъ. Такъ тоже, какъ ты, дюша мой, эфендимъ.

Николай Ивановичъ такъ торопился, что поскользнулся, оборвался съ двухъ ступеней, и только ухватившись за поручни, не свалился съ лстницы.

Вотъ и буфетъ, состоящій изъ стойки съ цлой горкой бутылокъ и помщающійся во второмъ класс. За стойкой феска въ усахъ и съ столь излюбленными турками четками на рук. Тутъ-же керосиновый таганъ съ стоящимъ на немъ громаднымъ мднымъ кофейникомъ. На стойк, кром бутылокъ, закуски на маленькихъ блюдцахъ, отпускающіяся къ вину въ придачу: маринованная въ уксус морковь, накрошенные томаты, лимонъ, нарзанный на куски, корни сырой петрушки и винныя ягоды.

— Два коньякъ, сказалъ феск съ четками Николай Ивановичъ, показалъ два пальца и прибавилъ, обратясь къ Карапету:- Скажи ему, чтобъ далъ рюмки побольше.

Феска выдвинула два объемистыхъ бокальчика изъ толстаго стекла и налила ихъ на половину коньякомъ.

— Что-жъ онъ половину-то наливаетъ? Что за манера такая! — снова сказалъ Карапету Николай Ивановичъ.

— Это турецкаго учтивость, дюша мой. Здсь всегда такъ… — пояснилъ Карапетъ. — Пей.

— Хороша учтивость! Налилъ полъ-рюмки, а возьметъ за цльную.

— Нтъ, нтъ, онъ и возьметъ, сколько надо. Такъ и цна тутъ за полъ-рюмка.

Они выпили.

— Надо повторить, — торопился Николай Ивановичъ, закусывая лимономъ, потребовалъ еще, выпилъ, просилъ Карапета скорй расчитаться за выпитое и побжалъ въ первый классъ, гд и помстился смиренно на складномъ желзномъ стул.