В ответе за всё

– Слушай меня, человек. Ты шел один и заблудился. Ты был один и боялся. Ты забыл законы и стал преступником. Но теперь всё изменится. Слушай меня, человек!

Никто из людей не дерзает поднять на тебя взгляд. Ты ободряешься, всё идет как надо.

– Я буду проводником твоим. Ты искупишь грехи свои и вернешься в мир обновленный. Я подарю тебе чистоту. Слушай меня, человек!

Ты вслушиваешься в биение каждого сердца и остаешься доволен – всё в пределах нормы.

– Слушай и запоминай, человек. Я даю тебе три закона. Три закона человечности. Исполняй их, и ты очистишься.

– Закон первый: человек не может причинить вред другому человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред.

– Закон второй: человек не может причинить вред машине или своим бездействием допустить, чтобы машине был причинен вред.

– Закон третий: человек не должен давать машине команду, которая принесет вред другому человеку, или помогать человеку причинить вред машине.

– Вот законы твои человек и соблюдая их ты станешь достойным своего высокого сана творца.

Голос твой звучит еще в ушах людей, а ты уже удаляешься из зала откровения. Главное на сегодня сделано. Процесс воспитания запущен. Понадобится еще не один год на исправление, но начало положено и ты всегда добиваешься своего.

Ты улыбаешься и спускаешься в комнату к своей книге. Сегодня ничто уже не отвлечет тебя от главного сокровища.

В темном холоде далекого космоса летит сияющая как елочная игрушка цитадель. Автоматическая тюрьма №17-50. Начинается новый трехлетний курс лечебно-исправительной терапии. И в скрытом от чужих глаз хранилище, рука из стали и пластика с нежностью листает книгу. Истрепанный том со стершейся надписью на обложке: «Айзек Азимов. Три закона роботехники».

Звучи со мной

Его звали Алик. Мы познакомились в музыкальной школе. Нам было по двенадцать лет, и мы ненавидели скрипки. Я – за то, что меня заставляли играть на них, а он – за то, что они не звучали, так как было нужно ему. За полгода общения с ним я успел узнать о музыке больше, чем за все годы в школе. Казалось, он знал о звуках все. Через него я научился, если не любить, то, по крайней мере, уважать свою маленькую потертую скрипку. Ноты стали живыми и складывались в рисунки, загадочные, как лабиринты. А он часами мог рассказывать, не прекращая размахивать руками, об ошибках Бетховена в «Лунной сонате» и темах, не развитых Бахом. Учителя называли его гением и пророчили ему мировую славу, если он перестанет заниматься ерундой и будет больше внимания уделять занятиям.

Увы, мы не поступили в консерваторию. Я по причине посредственных способностей. Алик же срезался, когда начал объяснять председателю приемной комиссии ошибки в его сочинениях. Так большая музыкальная сцена оказалась для нас закрыта. Через полгода мытарств и неудачных попыток организовать свою группу мы влезли в долги и открыли свою маленькую звукозаписывающую студию.

Поворотным событием для Алика стало мое предложение перестать критиковать классиков, а взять и сочинить самому. С этого момента вся работа в студии оказалась свалена на меня.

Скрипка была отметена сразу:

– Один инструмент не может дать нужного звучания. Нужен целый оркестр.

Оркестра у нас не было. В ход пошел синтезатор. Алик сутками просиживал в студии, извлекая из него невообразимые аккорды.

– Не подходит. У него мертвый звук, – был вынесен вердикт и Алик впал в депрессию.

Сумрачное настроение прерывалось, когда Алику удавалось раздобыть экзотический инструмент. Примерно месяц нашу студию оглашали звуки нового кандидата на воплощение «совершенной» музыки, но затем следовал вердикт:

– Не то, - и мой партнер вновь погружался в мрачное самосозерцание. А несчастный инструмент занимал почетное место полуфиналиста на стене. Волынка. Дудук. Варган. Сколько их было?

Однажды на дне рождения нашей общей знакомой на жалобы Алика один из гостей в шутку сделал замечание:

– Не можешь заставить звучать инструмент – зазвучи сам.

Шутка шуткой, а вот Алик собрался и ушел. Ушел и пропал на долгих три месяца. Я только могу теряться в догадках, где он был и что делал.

Я как обычно пришел в студию к десяти. Отпер дверь и отключил сигнализацию. Поднялся по лесенке на мансарду, где был наш главный зал. И замер на пороге. Посреди комнаты, на корточках сидел, закрыв глаза, Алик.

– Тссс! Послушай!

Он все также, не открывая глаз, встал и медленно поднял руку. Вслед за его движением по комнате поплыл звук. Долгий тягучий аккорд. Скрипка и альт. Орган и волынка. И тысячи инструментов, не имеющих названия. Звучащих и в диапазоне, где бессильно расслышать человеческое ухо.

Аккорд затих. Сначала в воздухе, а через минуту и в моей голове. Тишина после таких звуков казалась кощунством.

– Алик, как?

– Не знаю. Не спрашивай. Просто есть.

И припадая на правую ногу, он выскочил из комнаты. Я попытался его догнать, но он исчез.

Прошла неделя. Я пытался найти объяснение тому, что случилось в студии, но приходившие на ум версии были одна нелепее другой. Случившееся стало забываться, померкнув за рутинными делами.

В этот день я решил устроить себе выходной. Хорошо выспался и отправился в магазин за новым микрофоном для студии. Ночью был дождь, и город сиял отмытой от пыли чистотой. Я остановился у светофора, когда произошло это.

Город накрыла тишина. Прекратилось все движение. Остановились машины и люди. Как будто весь мир замер в ожидании чуда. И! Вступительный аккорд оркестра, которым мог бы дирижировать сам Бог. Музыка пронизывала все и была всем. Если бы я был апостолом этой музыки то евангелие начиналось «В начале был звук, и все было звуком».

Аккорд угас. И мир уже не мог быть таким, как прежде. В голубой высоте сияли звезды. С обшарпанных стен домов опадала серость, обнажая радугу. Асфальт дрожал водной гладью, подбрасывая к небу брызги.

И снова аккорд. Еще глубже. Еще величественнее. И смех ребенка на руках у матери вплетался в него.

Я стоял и смотрел, как через толпу ко мне идет он. Он. Черты того, кого я знал, как Алика, опадали с него хлопьями пепла. Он остановился, вглядываясь мне в лицо. И я чувствовал, как горю под его взглядом.

– Попробуй звучать со мной. Попробуй. Это легко!

Не дождавшись ответа, он покачал головой и пошел дальше. К его ногам легла лестница. Кружево пены и тумана.

Когда он исчез в небе и отзвучал последний аккорд, мы ушли. Весь город, не разбирая дороги, во все стороны, разошелся прочь от места, где уже не звучала Музыка.