В Питере НЕжить

Например, на то, что по ночам из его комнаты иногда доносились негромкие разговоры на непонятном языке, напоминающем греческий, и один голос всегда принадлежал самому Феликсу, но при этом в спальню никто не входил до и не выходил из неё после. Зато я, занимающий соседнюю комнату, явственно слышал скрип открываемого окна и хлопанье огромных крыльев, а на подоконнике у меня мелькала на мгновение чья-то тень. Почти человеческая.

Или, например, тот факт, что от Феликса всегда пахло как-то… ненормально. То речной водой – очень сильно, будто он как следует поплескался в Неве, используя наросшие на каменные ступени склизкие водоросли в качестве мочалки. То целебными травами – шалфеем и зверобоем, мелиссой и ромашкой. То по-церковному густо и вязко, как в день нашего знакомства.

А ещё у Феликса иногда появлялась татуировка в виде золотой рыбки с длинным, как у петушка, хвостом. Причём в разных местах: на шее, на запястье, на локте…

– Она всегда здесь была, – с невинным лицом ответил мой сосед, когда я напрямую спросил его об этой бесовщине. А потом его лицо неожиданно потемнело: – Ты сегодня ходил на Смоленское кладбище?

– Да. Я ищу завязку для романа и хотел изучить легенду про братскую могилу священнослужителей. Возможно, ты слышал, что туда в начале двадцатого века…

– …Да-да, я знаю, – перебил Феликс и вдруг, брезгливо схватив меня за рукав, потащил на кухню. Там он с грохотом выдвинул один из ящиков, в котором что-то зазвенело. – После революции на кладбище привезли сорок священников и поставили их перед выбором: либо они отрекаются от веры, либо их хоронят заживо, а дальше пусть им помогает их бог. Выпей это. Быстро.

Феликс сунул мне какой-то пузырёк из непрозрачного зелёного стекла.

– Что это?

– Женя, пей! – рявкнул Рыбкин так внезапно, что я вздрогнул. – Ты там землю рыл, что ли!

– Как… как ты понял?

– Выпьешь – отвечу.

Пока я, стоя в центре кухни, лихорадочно глотал подозрительную жидкость, на вкус отдающую ореховым сиропом, Феликс обошёл меня по кругу, хмурясь и щёлкая пальцами то у головы, то у груди.

– Я унюхал, – объявил он на полном серьёзе, вновь встав передо мной, и, прежде чем я как-то среагировал на это, спросил: – С кем ты был? И что именно вы там делали?

Я почувствовал, что пунцовею.

– С девушкой…

– Откуда у тебя взялась девушка?! – опешил Феликс.

– В приложении познакомился, – огрызнулся я. – Мы гуляли, я рассказывал ей то, что успел узнать о мистическом Петербурге, она интересуется такими вещами. У неё был с собой полароид. Мы сфоткались и решили закопать карточку там, на месте предполагаемой могилы.

– А на кой чёрт, скажи, пожалуйста? – Об острый взгляд Рыбкина можно было порезаться.

Мне категорически не нравилось то, каким тоном он со мной разговаривает. И при этом я чувствовал волнение – странное волнение от приближения чего-то непостижимого, о чём я, может, всегда втайне мечтал, – и поэтому терпел злость соседа.

– Просто так. Захотелось, – проворчал я, опустив взгляд. – Она любит всё необычное. Я тоже люблю всё необычное…

– Контакты этой девушки. Быстро.

В поле моего зрения появился нетерпеливо протянутый Феликсом смартфон в мраморно-белом с золотой окантовкой чехле.

– Я не собираюсь давать тебе… – возмущённо начал было я, но в этот момент у меня в голове вдруг словно зашуршали осенние листья. А вслед за этим послышалось жутковатое, вызывающее мурашки девичье пение:

Раз, и первый иерей выходит из-под земли,Разматывает клубок, открывает другим пути.

Я охнул: ощущение было такое, будто кто-то воткнул иголку мне в самое сердце, а потом резко вытянул её обратно, но нить, вдетая в эту иглу, так и осталась со мной.

– Началось, да? – спросил Феликс таким мрачным тоном, который ну никак не вязался с его легкомысленной жёлтой футболкой (во всю спину – вышивка «Свети!») и идиотской причёской с выбритыми висками.

– Ч-ч-ч-что началось? – схватившись за грудь, почему-то шёпотом спросил я.

– Действие проклятия. Тебе скоро станет плохо, – отчеканил Феликс, пока я, больше не протестуя, лихорадочно вбивал в его телефон контакты Маши, с которой познакомился всего-то два дня назад. – Вывернет наизнанку – и отлично. После этого возьми горсть леденцов и ловца снов из третьего ящика комода в гостиной. Леденцы съешь. Ловца повесь у окна и ложись спать, только предварительно запри дверь в свою комнату и проведи вдоль неё черту из соли. Не выходи до зари и никому не открывай. Даже мне.

Выхватив у меня свой телефон, он опрометью кинулся в прихожую, натянул белые кроссовки и, не завязывая шнурки, в спешке буквально вывалился из квартиры в пахнущую свежей краской парадную. Но ключ при этом провернул в замке четыре раза. Мне показалось, что дверь на мгновение полыхнула светом, но, возможно, это была галлюцинация.

Потому что мне действительно стало плохо, и я побежал в ванную.

* * *

Это была безумная ночь. Весенний город за окном – обычно живой, полный согревающе-медового света фонарей, прохладной тёмно-синей воды и мягкого смеха гуляющих – сегодня напрочь отрезало от меня толстое стекло. Окно было закрыто, но ловец снов возле него раскачивался, как маятник, и я то и дело слышал скрежет и стук, будто что-то снаружи пыталось подцепить раму и пробраться ко мне. Сам я метался, охваченный лихорадочным жаром, и в голове у меня постепенно появлялись новые строки тревожно-тянущего напева про священнослужителей:

Двадцать пятый иерей ступает по мостуИ гасит фонари, включает тишину.

На улице вдруг стало гораздо темнее.

Разбуженные священники один за другим двигались ко мне со Смоленского кладбища, и неведомый голос в голове непрошено сообщал мне, где они сейчас находятся:

Двадцать девятый иерей открывает двери,Уже неважно – веришь ты или не веришь…

Затуманившимся, воспалённым от жара взглядом я смотрел на то, как латунная ручка на двери моей спальни начинает медленно поворачиваться. И застывает.

Соль, по просьбе Феликса насыпанная мной у порога, вдруг заплясала, как пустынные пески во время бури, но все же провёденная ею черта оставалась широкой и непоколебимой. Ручка затряслась, будто её дёргали изо всех сил. Ловец сна стал раскачиваться ещё сильнее, а тени, что давно уже обитали на карнизе, вдруг начали вытягиваться, обретая очертания призрачных мёртвых священников. Они теснились за окном, прижимаясь к нему, их мёртвые лица искажались – они что-то шептали мне, они пытались попасть внутрь. Одновременно с тем начала сотрясаться уже вся дверь. Мне казалось, она сейчас просто вывалится. Превозмогая тошноту и слабость, я сполз с постели и щедро сыпанул на пол ещё соли из огромной пачки, захваченной на кухне.

А потом, простонав что-то вроде «Получайте, твари!» – метнул пригоршню в щель под дверью.

С той стороны послышался визг, от которого кровь стыла в жилах. Зато девичий голосок в моей голове больше не пел: судя по всему, пока двадцать девятый иерей не выполнил необходимое действие, песня не могла продолжиться.

А проклятье – исполниться.

«Интересно, а где Феликс?.. – подумал я, заползая обратно на кровать. – Смог ли он спасти Машу? И вообще… Кто он все-таки такой?»

Мой жар не спадал. Призраки за окном и дверью не исчезали. В комнате было холодно, ужасно холодно, я сжимался в комок под двумя одеялами, но не мог согреться и всё чувствовал, как моё сердце, будто вязаная игрушка, прошито двадцатью девятью призрачными нитями – по числу пришедших священников.