В погоне за «Босфором»

Подруга все перечисляла имена приглашенных, но Софья Алексеевна ее не слушала. Она так боялась получить сегодня отказ, что у нее дрожали руки. Впрочем, услышанная краем уха фраза, отвлекла ее от собственных переживаний.

– Кстати, сегодня объявили, что Чернышеву в честь коронации тоже пожалован титул, его возвели в графское достоинство, – сообщила Кочубей. – Может, новоиспеченный граф теперь отвяжется от твоей семьи?

– Хотелось бы, – откликнулась Софья Алексеевна. Она так устала, что теперь была готова отдать что угодно, лишь бы эта черная полоса наконец-то закончилась.

Их экипаж поравнялся с крыльцом, лакей распахнул дверцу и помог дамам выйти на широкие ступени.

Лестница показалась Софье Алексеевне бесконечно длинной и крутой, пока они поднялась на большую террасу, она обессилила.

– Отдышись, – посоветовала Кочубей и, подхватив под локоть, увлекла подругу под шатровые своды каменных сеней. Они вошли в большой вестибюль, и Софье Алексеевне показалось, что она попала в сказку. Коралловые колонны яркой рамой обрамляли белую мраморную лестницу, а на светлых, золотистых стенах причудливо переплетались резные листья и фантастические цветы. В простенках по небесной лазури алели розы, а у подножия лестницы скалили клыки два льва с геральдическими щитами.

– Боже мой, какое чудо! – восхитилась графиня. – Хоть это сохранилось…

– Да что ты! Ничего не уцелело, французы что не разграбили – то взорвали. Все восстанавливали по старым рисункам, но я здесь была в юности и помню дворец именно таким. Понятно, что сейчас краски ярче, чем прежде – не выцвели пока. Но это лишь начало, посмотришь, как внутри все сделано.

Мария Васильевна повела подругу мимо оскалившихся львов, они миновали лестницу и медленно двинулись через анфиладу сводчатых залов. Кочубей не спешила, давая возможность Софье Алексеевне поближе рассмотреть фантастическую красоту парадных комнат Теремного дворца. Алые с золотом стены перетекали в светлые, сплошь расписанные нежными сказочными узорами. Потом фон наливался охрой, и узоры темнели, становясь черно-зелеными, а суровые лики московских князей проступали на фресках. У Софьи Алексеевны захватило дух, так это было необычно и прекрасно. Подруги вошли в большой двухсветный зал с высоким сводчатым потолком-куполом. Все здесь покрывала затейливая позолоченная резьба, делая зал похожим на огромный старинный ларец, а овальные вставки с ликами святых на куполе казались драгоценностями, сложенными в него на хранение.

Прибывшие дамы собрались маленькими группками и выстроились вдоль стен, и лишь Мария Нарышкина уселась в старинное кресло с очень высокой, жесткой спинкой.

Двери в зал отворились, и вошла Мария Федоровна. В белом платье с жемчугами на шее она выглядела на удивление молодо. А может, дело было в улыбке? Или в сияющем взгляде? Похоже, императрица-мать пребывала в прекраснейшем настроении.

Сразу за ней следовала высокая сухопарая старуха в черном шелке. На ее груди переливалась бриллиантами Екатерининская звезда.

– Обергофмейстерина – свекровь нашей Зизи, – шепнула подруге Кочубей, кивнув на даму в черном.

Императрица переходила от группы к группе, и чем ближе она приближалась, тем страшнее становилось Софье Алексеевне, ведь все собравшиеся в зале женщины были благополучны, и лишь у нее решался вопрос жизни и смерти. Вдруг императрица не захочет омрачать светлые праздничные дни тяжким воспоминанием о декабрьском восстании? Слишком уж мало времени прошло – раны еще не зарубцевались. Наконец государыня остановилась около них, тепло поздоровалась и двинулась дальше. Она обошла всех приглашенных, а потом обергофмейстерина пригласила дам в соседнюю палату на чай.

Подруги вошли туда последними, к ним тут же поспешила одна из дежурных фрейлин и указала на маленький столик в нише у окна.

– Прошу вас, садитесь, – озабоченно предложила она и вновь убежала за указаниями к обергофмейстерине. Императрица-мать в одиночестве сидела за небольшим, сервированным к чаю овальным столом. Вдоль стен палаты установили с десяток маленьких столиков, и за ними уже расположились приглашенные дамы.

Лакеи начали разносить чай, а фрейлина, подойдя к столику, где в одиночестве восседала Мария Нарышкина, пригласила ту пройти к столу императрицы.

– Как и двадцать лет назад, – усмехнулась Кочубей, – тогда Мария Антоновна везде была первой.

– Пусть так, – примирительно отозвалась Софья Алексеевна, – она – бедняжка потеряла всех, кого любила, пусть хотя бы почет согреет ей душу.

Кочубей пожала плечами и замолчала, а графиня вновь погрузилась в свои тяжкие мысли. Софье Алексеевне почему-то казалось, что она стоит на краю пропасти. Сейчас решалась ее судьба, и та зависела от мнения одной уже немолодой женщины: императрица могла подарить ей надежду, а могла и убить ее.

«Господи, помоги мне! – мысленно взмолилась графиня. – Пусть она разрешит мне поездку к сыну, а назад я вернусь только вместе с Бобом».

Она подняла глаза и вдруг увидела на своде потолка прямо над своей головой летящего ангела. Острая радость пронзила ее душу – это был знак.

«Все будет хорошо, – поняла она, – я поеду к сыну».

Графиня глянула на стол императрицы, за ним уже сидела княгиня Ливен, та что-то весело говорила Марии Федоровне, а государыня смеялась в ответ, как простая смертная. Спустя пару минут княгиня поднялась, а ее место заняли другие гостьи. Те тоже пробыли около императрицы несколько минут и откланялись, а дежурная фрейлина подошла к столику, где сидели графини Кочубей и Чернышева.

– Дамы, прошу вас следовать за мной, – позвала она.

Подруги поспешили к столу императрицы.

– Пожалуйста, садитесь, – пригласила Мария Федоровна и сразу же обратилась к Кочубей: – Мари, ты говорила, что графиня Чернышева хотела о чем-то попросить?

– Да, ваше императорское величество! Вы позволите ей самой изложить свою просьбу?

– Говорите, графиня, – кивнула императрица.

Софья Алексеевна собрала все свое мужество и сказала:

– Ваше императорское величество, я – несчастная мать. Мой сын осужден на три года каторжных работ, у него нет жены, чтобы разделить с ним тяготы его нынешней жизни, я – его единственная надежда. Позвольте мне обратиться с просьбой о разрешении выехать в Сибирь к сыну.

Вот все и сказано! Что же будет теперь?.. Застыв, как натянутая струна, графиня ожидала ответа. Вдовствующая императрица молчала. Тишина сделалась оглушающей, но пусть лучше будет молчание, чем отказ. Наконец государыня как будто пришла к какому-то решению, она глянула на замершую напротив нее бледную как смерть женщину и спросила:

– Ваши дети все живы?

– Да, ваше императорское величество, – отозвалась пораженная графиня.

– Тогда не искушайте судьбу, не называйте себя несчастной матерью, для матери невозможно бороться лишь со смертью. Но кроме сына у вас ведь есть дочери – что будет с ними, если вы уедете?

– Моя старшая уже вышла замуж за князя Платона Горчакова, и он стал опекуном двух моих младших дочек.

– Это хорошо! Горчаков благороден, он сильно напоминает своего отца, а того я очень ценила. Вы правы, что доверили князю Платону судьбу своих дочерей, – отозвалась императрица и призналась: – Как мать, я вас понимаю! Подавайте прошение на имя государя, я сама поговорю с сыном, и если он прислушается к моему мнению – вы сможете уехать в Сибирь.

– Благодарю, ваше императорское величество, вы так великодушны! – воскликнула Софья Алексеевна. Она была безмерно рада и благодарна этой немолодой, усталой женщине. Императрица улыбнулась и кивнула, подсказав, что аудиенция окончена. Графиня Кочубей поднялась, Софья Алексеевна встала вслед за ней, они поклонились и вернулись на прежнее место.