В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего года

В подъезде резко пахло мочой и помоями. В коридоре второго этажа, где тоже не благоухало, Казарян отыскал девятую комнату и постучал.

– Чего надо?
– нелюбезно спросил из-за двери прокуренный женский голос.

– Не чего, а кого, - уточнил Казарян.
– Вас, Евдокия Григорьевна.

– Кто такой?
– диалог продолжался при закрытой двери.

– Из милиции я буду, - отрекомендовался Казарян и резко толкнул дверь: надоело препираться.

А дверь распахнулась - не заперта была. Посреди сильно заставленной комнаты стояла худая женщина лет пятидесяти с папироской в зубах.

– Я из милиции, - повторил Казарян.
– А милиционеры любят при разговоре в глаза глядеть, а не через дверь перебрехиваться.
– Казарян огляделся.
– Курите? Значит, и мне закурить можно?

– Кури, - равнодушно разрешила дама с папироской.

– Тогда я сяду.
– Казарян сел, а Евдокия Григорьевна не садилась: стояла и смотрела, как он закуривает.

– Играешься, милиционер.
– И догадалась - почему: - Молодой еще, не надоело.

Тут нахрап не пройдет. Казарян затянулся "Примой" и спросил очень просто:

– Я так думаю, вы по мокрому делу проходить не хотите?

– Давишь? Не так, так этак. Что нужно-то?

– Нужно-то? Нужно местонахождение Николая Самсонова, у которого вы почтовый ящик.

– Доказать это можешь?

– Шутя-играя.

– Мальчонку, значит, прихватил, - без труда сообразила Евдокия Григорьевна.
– Если Колька на убийство пошел, сдам я тебе его, милиционер.

– Зовите меня проще. К примеру - Роман Суренович. Когда Самсонов вас навещает?

– Через два дня на третий. Был вчера, но вчера почты ему не было.

– Это я знаю. Бывает днем, вечером?

– Днем я работаю. Вечером. Часов в восемь-девять. Как же этот дурак в такое дело влез?

– Как дураки влезают - по глупости. Маловероятно, но, может быть, знаете: где его хата сейчас?

– Не знаю. Господи, какой идиот!
– Она села наконец, от окурка прикурила целую папиросу.

– Я понимаю, всякое бывает. С уголовниками - ладно, но связаться с уголовником-дегенератом!.. Как вы могли, умная женщина?

– Племянник. Сын сестры моей несчастной.

– Вы не будете возражать, если послезавтра придут сюда два молодых человека и вместе с вами подождут вашего племянника?

– Не буду.

– Тогда я пойду. Извините за беспокойство, Евдокия Григорьевна. Казарян встал. Встала и Евдокия Григорьевна.
– Нескромный вопрос: судя по ясности мышления и жесткости решений, вы - медицинский работник?

– Хирургическая сестра, - ответила Евдокия Григорьевна, и они улыбнулись друг другу.

Сергей Ларионов пил пиво в пивном зале номер три. Во втором его отсеке, который отделяли от первого три ступеньки вниз, он пил уже третью кружку, потому что шел уже второй час его пребывания здесь. Ждал. А ждать в пивном зале необременительно: тяни потихоньку пиво, хрусти раками и разглядывай публику.

Он пришел. Он пришел и остановился на первой ступеньке, оглядывая зал и выбирая место. За ним остановился услужливый официант с тремя полными кружками пива в правой руке и тарелкой раков в левой. Куда же ему сесть?.. Сиреневые брючки, светло-серый буклевый пиджак, ярко-красные башмаки на толстом, причудливо изрезанном каучуке. К стилягам? Падающая походка на расслабленных ногах, окурок, неизвестно как державшийся на губе, локти, прижатые к торсу, руки, готовые на все... К уголовникам?.. Мечтательный взгляд поверх голов, в суть мироздания, в никуда. К поэтам?

Ларионов усмехнулся, встал, оставив на мраморе червонец и, не заметив карточного каталу Вадика Гладышева по кличке Клок, направился к выходу.

В кинотеатре "Новости дня", на непрерывке, целыми днями хоронили Иосифа Виссарионовича. Человек десять-пятнадцать из зала наблюдали, как это делали миллионы.

Ларионов сел с краешка второго ряда и стал смотреть на с трудом сдерживающего слезы, слегка заикающегося Вячеслава Михайловича Молотова, произносившего речь.

Клок явился, когда Сталина хоронили в третий раз. Он комфортно уселся в первом ряду, посмотрел-посмотрел кино и вышел боковым выходом. Вышел и Ларионов.

Походили переулочками, выбирая место. Клок впереди, Ларионов сзади. Не доходя Патриарших, Клок нашел подходящий дворик.

Серело - начинался вечер. В оконцах загорались электрические лампочки. Уселись на низенькой старушечьей скамеечке, запахнули пальтуганы, подняли воротники - сыро, знобко. Не здравствуй, не прощай, словно в продолжение долгого разговора, Клок начал:

– Когда его хоронили, я с Гришкой Копеечником в "Советский" заскочил погреться. Вошли в зал - аж страшно стало, мы - единственные. У стен, как вороны, официанты неподвижные, у эстрады - лабухи кружком. И все молчат.

Заказали мы парочку "Двина", икры, стерлядки заливной - будто в пост. Понтель нас быстренько обслужил - и опять к стенке, горевать. Выпили по первой, по второй, побеседовать захотелось. Позвали ударника из оркестра, поднесли. Выпил он, закусывать не стал. И к своим удалился, для дальнейших переживаний.

– К чему это ты мне, Вадик, рассказываешь?
– поинтересовался Ларионов.

– Сажать теперь будут по-старому или по-новому?

– По УПК, Вадик, опять же по УПК.

– По-старому, значит.
– И без перехода.
– Зачем понадобился?

– О правиле в последнее время не слыхал?
– очень просто спросил Ларионов.

– Ну Алексеевич, ты даешь!
– восхитился Вадик.

– Я не даю, я спрашиваю.

– А я не отвечаю.

– Зря.

– Алексеевич, не дави, - попросил Вадик.

– Выхода нет.

Помолчали. Вадик рассматривал свои восхитительные башмаки. Наконец оторвал взор от ярко-красного чуда.

– Я тебе, Алексеевич, не помогаю, скажи?! Все, что тебе надо, в ключе несу. А сегодня - один сказ. Я хевру сдавать не буду.

– Ты ее уже сдал, Вадик.

– Вам виднее, - перешел на официальное "вы" Вадик.

– Хевра-то, по меховому делу?

– По меховому или еще по какому, мне что за дело. Знаю, собиралось правило, и все.

– Правило это убийство определило, Вадик.

– Поэтому я и кончик тебе дал.

– Кончик ты мне дал не потому, - грубо возразил Ларионов.
– Кончик ты мне дал, потому что ты у меня на крючке. И не забывай об этом.

– У тебя забудешь!
– в злобном восхищении отметил Вадик.