В рассветный час (Дорога уходит в даль - 2)

– Рисовать! Рисовать! Давайте!

Виктор Михайлович вызывает нас по очереди и "заказывает" каждой, что именно она должна сейчас нарисовать мелом на доске.

– Вот вы, беленькая, нарисуйте корабль...

Или:

– А вы, черненькая, изобразите... ну, что бы такое?.. А, знаю, - кошку!

Корабль - с парусами!
– нарисованный "беленькой", похож на мотылька. Кошка - ее изобразила Варя Забелина - вообще ни на что не похожа. Но Виктор Михайлович смотрит на эти рисунки, склонив набок свою белоснежно-седую голову, говорит поощрительно, даже негромко мурлычет, как большой белый кот:

– Ммм... Н-нич-чего... Ничего-о...

Я с ужасом думаю: ох, вот сейчас я осрамлюсь, ох, как это будет стыдно!..

– Н-ну-с...
– приглашает меня жестом Виктор Михайлович.- Нарисуйте-ка селедку!

Иду к доске, беру мел и начинаю работать. Рыбка под моим мелком смотрит в профиль - одним глазом. Я делаю на ее спине закорючку - это плавник! очень старательно вырисовываю раздвоенный хвостик. Смотрю, чего-то еще недостает. Ах, да, этак рыбка выглядит плавающей, как и всякая другая, как окунь или ерш, а ведь Виктор Михайлович заказал мне именно селедку. Недолго думая пририсовываю к ней селедочницу и вдобавок окружаю селедку целым рядом аккуратненьких колечек.

– Гм...
– всматривается Виктор Михайлович.
– Рыбка, да... А почему же это она едет в лодке?

– Это не лодка, - объясняю я.- Это селедочница... Селедка на селедочнице...

– Ишь ты!
– удивляется Виктор Михайлович.
– А что же это за колечки вокруг нее?

– Лук!
– уточняю я.
– И еще вот... сейчас...

Быстро пририсовываю ко рту селедки какую-то длинную, разветвленную запятую.

– Да-а...
– понимающе кивает Виктор Михайлович.
– Селедка папиросу курит.

– Нет...
– почти шепчу я в полном отчаянии.
– Это у нее во рту петрушка...

Девочки взрываются хохотом. Смеется и сам Виктор Михайлович. Но во всем этом нет ничего обидного, - я ведь и сама знаю, что рисование мне не дается.

Возвратившаяся в класс Дрыгалка, сидя за своим столиком, смотрит на мой рисунок, неодобрительно поджав губки.

– Какие-то нелепые остроты!
– пожимает она сухонькими плечиками.

– Э, нет, не скажите!
– заступается за меня Виктор Михайлович. Рисунок, конечно, не так чтобы уж очень... Но фантазия какая! И наблюдательность: лук, петрушка...

Дальше - урок арифметики. У учителя, Федора Никитича Круглова, голова в седеющих рыжих волосах, прямых и жестких, на макушке торчит упрямый хохолок, который Федор Никитич часто пытается пригладить рукой. Близко сдвинутые глаза сидят глубоко под узеньким лбом - совсем как у гориллы на рисунке в книге Брема "Жизнь животных". Но лицо у Федора Никитича - не злое.

Просмотрев весь список учениц, Федор Никитич останавливается на последней фамилии - моей!
– и громко вызывает:

– Яновская Александра!.. Прошу к доске.

Задача, которую я должна решить, - самая пустяковая. Я ее решаю, а потом объясняю вслух ход решения.

– Гм...
– говорит Круглов, рассматривая то, что я нацарапала мелом на доске, и выслушав мои объяснения.
– Задача решена правильно. Но - почерк! Не цифры, а иероглифы... Это что?
– тычет он указкой в одну из цифр.

– Четверка...

– Четверка? Это пожарный, а не четверка! Пожарный с топором или с крючком - вот это что! Садитесь.

Федор Никитич возвращается к своему столу, пододвигает к себе журнал, на секунду задумывается.

– За решение задачи я бы вам поставил пятерку...

– говорит он, словно соображая вслух.
– Но из-за пожарников этих не могу поставить больше чем четыре с минусом.

Четыре с минусом... Первая моя отметка - четыре с минусом!

Федор Никитич берет перо и собирается вписать отметку в журнал.

– Нет!
– говорит он, глядя на меня своими "горилльими" глазами из-под нависшего над ними узкого лба.
– Нет, и четверки с минусом поставить не могу. А тройку тоже не поставишь: мало. Четыре с двумя минусами - вот это будет справедливая отметка!

Четыре с двумя минусами... А дома-то, дома думают, что я здесь ловлю пятерки сачком, как бабочек!

Весь урок проходит для меня как-то смутно. Вслушиваться в то, что говорит Федор Никитич, что отвечают девочки, мне неинтересно: я это знаю. А моя собственная четверка с двумя минусами давит меня непереносимо. В книгах часто пишут: "Она сидела, глотая слезы..." Я не глотаю слез, да и как это можно делать, если слезы льются из глаз, а глотать их надо вовсе горлом? Но я сижу, пришибленная своей неудачей. Я не обижаюсь на Федора Никитича конечно, он прав. Ведь и Павел Григорьевич, и Анна Борисовна сто раз говорили мне, что у меня невозможный почерк. Но все-таки мне ужасно грустно...

После урока ко мне подбегают Меля и Маня.

– Ну, что ты скисла?
– с упреком говорит Меля.
– Радуйся! Четверку получила!

– Да... С двумя минусами...
– говорю я горько.

– Все равно четверка! Мало тебе?

– Мало.

– Да ведь четверка - это "хорошо"!

– А мой папа говорит: надо все делать отлично!

– Ну, знаешь, твой папа! Его послушать, так надо ранец на спине таскать и на одни пятерки учиться... Что за жизнь!

Маня хочет предотвратить ссору. Она мягко вставляет:

– Мой папа тоже так думает: "Что делаешь - как можно лучше делай!"

Меля не хочет ссориться.

– Ладно!
– говорит она мне.
– Сейчас у нас большая перемена, покушаешь - успокоишься. А после большой перемены - урок танцев, вот ты и совсем развеселишься.

Большая перемена. Из всех классов высыпают девочки, у всех в руках пакетики с завтраком; все едят, разгуливая по коридорам. Но Меле это не нравится. Она хочет завтракать с удобствами.

– Нет-нет! На ходу и собаки не едят!.. Пичюжьки, за мной!
– командует Меля и ведет нас в боковой коридорчик, где в темном уголке около приготовительного класса стоит большая скамья. Мы усаживаемся.

Когда мы с Мелей уходили из класса в начале большой перемены, мне показалось, что моя "пара", Кандаурова, провожает нас тоскливым взглядом. Но мне некогда думать об этом - перемена короткая, надо успеть позавтракать. Меля раскрывает корзиночку, где у нее находятся изрядные запасы еды. Она бережно и аккуратно, как-то очень аппетитно раскладывает все на большом листе бумаги и, откинув руку назад, словно прицеливаясь, негромко бормочет:

– Ну-ну-с... Посмотрим, что тут есть...
– И вдруг тихонько напевает: "Смотрите здесь, смотрите там! Нравится ли это вам?.." Это, пичюжьки, такая песенка, я слыхала... Ну, мне нравится вот эта семга! Очень славненькая семужька, Фомушька, Еремушька... Потом поедим телятинки... А на десерт пирожные! Ну, восподи баслави!