В тебе моя жизнь...

— Вскорости состоятся парад и маневры на Бородинском поле в честь большой годовщины того великого для нашей Отчизны сражения, — проговорила Марина, едва сдерживая желание бросить в нее чем-нибудь, чтобы убрать это недовольное выражение с лица Соловьевой. — Он чересчур занят подле императора.

— Но вы ведь будете сопровождать вашего супруга в Москву на сии празднества, верно? — пытала Марину собеседница, особенно выделив в своей речи слово «супруг». Той очень хотелось проигнорировать назойливую даму, и если бы к их разговору не прислушивались соседи по столу, она бы так и сделала. Но неожиданно в тех сыграло любопытство по поводу сего предмета разговора, и они, дождавшись ее подтверждения, что она, скорее всего, поедет в Москву вместе с супругом в конце лета, засыпали ее вопросами о предстоящем торжестве. Особенно это интересовало московских дворян, что сидели подле madam Соловьевой.

Марина отвечала скупо, она была плохо осведомлена, какие именно мероприятия состоятся в Москве и в Бородино, не особо вникала в подробности, когда недавно Анатоль рассказывал ей о них. Смогла поведать лишь о больших маневрах, о возможных награждениях ветеранов и о закладке храма в Москве в честь той битвы и спасения Отчизны от неприятеля. Но соседи по столу удовлетворились и тем, принявшись со смаком обсуждать возможные балы, что будут даны по случаю приезда императорской семьи в Москву.

Сергей же снова замкнулся, когда речь за столом пошла об Анатоле. Он более не шутил с Мариной, не подтрунивал над ней, а вел степенный, слегка холодный разговор, а под конец трапезы и вовсе прервал его, отвлекшись на тихую речь mademoiselle Соловьевой. Марина не слышала, что именно та повествует, но ее неприятно удивила длительность их беседы, то, с каким выражением глаз та смотрит на Сергея. А один раз та даже коснулась его руки, потянувшись одновременно с ним к десертной вилке, будто перепутала его прибор со своим. А ведь слывет богобоязненной скромницей, подумалось Марине с едва сдерживаемым раздражением.

Его еще более усугубил Бехтерев, пожелавший вальсировать с Мариной и атаковавший ее, едва она переступила порог бальной залы, в которую гости вернулись, отужинав. Она, разумеется, отказала ему и пошла от него прочь по зале, лавируя среди гостей, намереваясь отыскать в этой толчее Арсеньевых. Но их не нашла, даже обойдя по периметру всю залу, не было их и среди танцующих. Она еще раз огляделась вокруг и вдруг с удивлением осознала, что в числе вальсирующих не видит и знакомой маски в домино цвета слоновой кости. Марина глянула на madam Соловьеву и увидела, что та целиком погружена в беседу с графиней Строгановой, словно не замечая, что ее дочери нет нынче в зале. Не было и необычной маски Загорского.

Куда эти двое могли подеваться, подумала Марина. За приоткрытыми окнами залы ясно слышался шум дождя, иногда даже заглушавший тихие звуки музыки. Этот нежданно хлынувший с небес ливень нарушил многие планы гостей сегодняшнего маскарада.

Марина прошлась в небольшой салон, где под бдительным присмотром старшего поколения молодежь вела игру во флирт-карты, а часть гостей в возрасте пила кофе и вела неспешные беседы о политике и светских происшествиях. Ни mademoiselle Соловьевой, ни князя Загорского среди них не было.

В игорной, куда Марина заглянула после, Загорского среди игроков там тоже не оказалось. Зато там она нашла Арсеньева, что играл в фараон. Он заметил Марину и глазами показал ей, что Жюли уже удалилась наверх. Марина кивнула ему в ответ и повернулась, чтобы идти обратно в залу, но передумала. Ей вовсе не хотелось сейчас танцевать, а уж опять столкнуться с этим навязчивым поручиком Бехтеревым… Впервые за несколько дней, проведенных в имении Юсуповых, она пожалела, что подле нет супруга, который мог бы пресечь это преследование. Пусть даже ее после ждало бы обвинение, что она сама виновата в нем.

— Quart d'heure avant minuit [377] , — прозвучал голос распорядителя, оповещающего маски о том, что скоро минет полночь, и все маски должны будут открыть свои лица.

Марина помедлила немного, но после все же решительно шагнула в сторону гостевой половины дома, где располагались предоставленная ей комната. Ей хотелось сейчас остаться одной, скинуть с себя это платье, эту золоченную маску… и до боли хотелось плакать. А ей-то думалось, что, быть может, он еще раз пригласит ее на танец, ведь неспроста же Сергей выбрал именно ее цветок в cotillon de fleurs.

377

Четверть часа до полуночи (фр.)

Марина вдруг осознала, что размышляет, как юная институтка, а не как женщина ее лет, и разозлилась на себя. Потому и накричала на Дуняшу, столкнувшись с ней у самых дверей своей спальни:

— Одна хочу остаться. Ступай в людскую, — и тут же пожалела о своих словах. Бедная девушка ведь не виновата, что ее барыни дурное настроение. Она смягчила немного тон и добавила. — После позову раздеться, после. Ступай, отдохни. Тебе нужно.

Дуняша сделала быстрый книксен и пошла в людскую, а Марина вошла к себе, плотно затворив за собой дверь. Она немного постояла, собираясь с мыслями, глядя на медленный огонь в камине, растопленном горничной — Марина не терпела прохладу, потому даже летними, но холодными ночами, как нынешняя, в ее комнате было натоплено. Свечей зажигать не стала — догорающий камин давал мало света, но и его было достаточно, чтобы разглядеть очертания мебели и передвигаться по комнате без опасения ушибиться, а принялась стаскивать с рук длинные кружевные перчатки.

С правой она справилась легко, а вот левую не смогла стянуть. Расправив ее, Марина заметила, что ей мешает бутоньерка, завязанная на запястье на шнурок. Лакей привязал камелию столь крепким узлом, что Марина, безуспешно пытавшая развязать его несколько минут, вконец вышла из себя, порвала шнурок, потянув из всех сил его с запястья, и, наконец избавившись от бутоньерки, с громким вскриком, швырнула цветок через всю комнату. И тут же застыла, разглядев в неверном свете камина, ответное быстрое движение в самом отдаленном и темном углу комнаты. Она вгляделась в сумрак и заметила, что из угла к ней направилась высокая широкоплечая фигура с удивительно бледным лицом, ярко белеющим в темноте.

Марина должна бы испугаться, заметив эту странную фигуру, поджидающую ее в темноте. Должна была бы, но она сразу же узнала не зрением, а каким-то внутренним чутьем, кто этот странный посетитель, что прятался в глубине комнаты, выжидая ее приход сюда. Ей вдруг показалось совершенно естественным его присутствие здесь, хотя это и противоречило всем ее убеждениям, всем правилам поведения, впитанным ею с малолетства.

Она шагнула навстречу мужчине и, развязав завязки, сняла с его лица белую маску, скрывающую знакомые ей черты.

— Minuit. D'emasquer [378] , — прошептала Марина и отбросила ее куда-то в сторону. Он тут же схватил ее лицо в свои большие ладони и привлек к себе, страстно коснулся губами ее рта. И она ответила ему на поцелуй, чувствуя, как сладко замирает сердце. Марина запустила пальцы в его волосы, прижала его голову еще сильнее к себе, чтобы их поцелуй стал еще глубже. Она внезапно ощутила желание раствориться в этом мужчине без остатка, снова почувствовать те ощущения, то наслаждение, что когда-то они делили вместе.

378

Полночь. Сбросить маски (фр.)