В тени двух богов
Шрифт:
Надо обязательно заглянуть в нее, решает он, убедиться, что ничего плохого не случится.
Утром, не выспавшийся, вялый, Марк отправляется в таблинум, где наряду с семейными важными документами хранятся свитки книг. Так он находит сонник. То, что ему нужно, описано Артемидором в первой части. Про Сабину он не стал искать, а вот про мать… Соединяться с матерью сзади – не к добру, читает он, это значит, что от сновидца отвернется мать, или отринет родина, или будет провалено предпринятое дело.
Все из перечисленного, его не категорически устраивает: он не хочет, чтобы он него отворачивалась мать, не хочет терять Родину или что-то другое, не менее важное. Он еще юноша, хотя и на пороге взрослости, ему рано оставаться одному.
Но как же быть со сном?
В доме еще не так много народу,
Марку хочется увидеть мать. Отчего-то после сна и предсказания сонника у него возникает боязнь, что с матерью что-то случится, и она покинет его. Глупая, странная мысль, тревожащая сердце.
Кроме рабов, Марку слышатся и голоса клиентов, начинающих с самого утра прибывать к ним, чтобы увидеться с Домицией Луциллой, получить ее благосклонный взгляд, а еще лучше несколько сестерциев, которые можно пустить в дело.
Марк подозревает, что многие из них являются пройдохами, и вовсе не такими несчастными, обманутыми жизнью, какими хотят предстать перед матерью. Они пытаются вызвать жалость заношенными туниками, или большим семейством, которое тяжко кормить, или прочими бедами, ниспосланными богами. Эти никчемные люди стоят вдоль коридора и провожают хозяйку дома – щедрую владелицу кирпичного завода, глазами преданных собак. Отчасти немного печальными и скорбными.
Он, Марк, думает, что клиентелла – это бесполезные и ленивые параситы 30 , от которых неплохо бы избавиться и он, пожалуй, сделает это в свое время.
Чтобы не встречаться с ними, Марк обходит атриум, триклиний, шагает через коридоры в половину, где расположена комната матери. У входа он затаивает дыхание – вот сейчас он увидит ее, живую, здоровую, по-прежнему ласковую. Она, должно быть, занята утренним туалетом.
Он заглядывает в комнату и правда! Домиция Луцилла сидит перед большим серебряным зеркалом, которое достаточно хорошо отражает ее лицо и плечи. Возле нее крутятся три рабыни – Дидона, Мелисса и Феоксена, молодые девушки-египтянки. Одна держит перед госпожой круглое зеркало из серебра, другая завивает волосы горячими щипцами, а третья занимается лицом Домиции. Феоксена втирает в лоб, щеки и шею матери мазь из помета крокодилов, которым отбеливают кожу и готовит краску из жженых финиковых косточек, чтобы подкрасить ресницы госпоже.
30
Парасит (греч.) – нахлебник. В Риме бедные граждане, развлекавшие хозяев за столом.
– Марк, что же ты стоишь на пороге? Заходи! – замечает его мать. – Ты чего-то хочешь?
Сын покраснел, вспомнив ночной сон.
– Хотел пожелать тебе хорошего утра, мама. Как ты спала?
– Прекрасно!
Домиция не поворачивает головы, но Марк замечает, что она слабо улыбается. У матери сегодня хорошее настроение.
– Клиенты уже собрались? – небрежно интересуется она.
– Как всегда! – пожимает плечами Марк. – Опять пришли за подачками.
– Ну, кто же не любит сестерции – благо у нас их много. Кстати, о деньгах…
Домиция замолкла, поскольку Феоксена начала втирать мазь, делая круговые движения ладонями по лицу матери. Когда она закончила Домиция продолжила:
– Пожалуй, твоя сестра Корнифиция созрела для замужества. Я нашла ей прекрасного жениха из хорошей семьи Уммидиев – Гая. Должно быть, свадьба будет в следующем году, когда она немного подрастет. Я хотела тебя спросить о завещании. Нам надо подумать, как обеспечить ее средствами.
– Если она выходит замуж, то я передам ей наследство от отца, – рассудительно произнес Марк, – мне хватит имущества прадеда. А ты тоже можешь завещать ей свое состояние, не упоминая меня. Тогда Корнифиция не будет выглядеть беднее Уммидия. Я слышал, что Квадраты – богатая фамилия.
– Хорошо, я подумаю, – согласилась Домиция. – Знаешь ли ты кого я позвала на наше семейное торжество по случаю принятия тобой тоги вирилы?
– Императора Адриана? – пошутил Марк.
Но мать не приняла шутки.
– Нет, – серьезно ответила она, – Адриан сейчас в Сирии, подавляет мятеж евреев. Я пригласила императрицу Сабину, которая оказывает
нам высочайшее покровительство, твою тетю Фаустину с Антонином, Регина и второго прадеда Анния Вера. Пожалуй, будет еще моя родня из Нарбонской Галлии. Ты, верно, слышал про них.– Так много? Я думал, мы проведем скромный обряд.
– Ах, Марк, это и так намного скромнее, чем я рассчитывала. Но в Риме сейчас прохладно, многие из уважаемых людей болеют или сидят дома, грея задницы жаровнями, или выехали в более теплые земли, где у них есть виллы.
Рабыни в это время закончили утренний туалет матроны, и отошли в сторону. На пороге комнаты появился седой раб, присматривающий за домовым хозяйством, его звали Децим. Луцилле он достался в свое время от почившего мужа, и она оставила его при себе, впрочем, считая, что не ошиблась. Децим был толковым, отчасти образованным – знал латинское письмо, и по характеру довольно спокойным.
– Госпожа, клиенты собрались и желают выразить вам свое почтение. Кроме того, повар сообщил мне, что завтрак уже приготовлен.
– Прекрасно! – отозвалась Домиция, а Марку указала: – Возьми сестерции для раздачи! После завтрака я поеду к другой твоей тете Аннии, жене Уммидия Квадрата. Поговорим с ней о скором браке.
– Не таком уж и скором, – возразил Марк. – Пока Корнифиция подрастет, многое может измениться.
– Такие вещи не делаются наспех. Ты еще этому научишься. Я имею в виду, поймешь, как важно обстоятельно готовиться к подобным событиям в твоей жизни. А время? Оно летит быстро. «Время уносит все!» – процитировала она своего любимого Вергилия и обратилась к Дециму: – Пусть номенклатор 31 будет готов, он отправится со мной.
31
Номенклатор (лат.) – раб или вольноотпущенник, который во время прогулки называл имена приветствовавших господина встречных людей.
– Зачем тебе номенклатор, мама? – удивился Марк. – Сегодня прохладно и вряд ли ты будешь раздвигать шторы паланкина, чтобы разглядеть тех, кто попадется навстречу.
– Ты же знаешь, твоя мать от природы любопытна.
Рим любил праздники, торжественные шествия, триумфы. Их было много, на разный вкус и лад, и почти все они связаны с богами. Всякий шаг гражданина Рима от рождения до смерти, сопровождался ими, охранялся, помогал гению, живущему внутри каждого человека.
В марте только один праздник отмечался всеми – Либералии. Он был важен тем, что юноши в этот день снимали тогу-претексту и облачались в тогу-вирилу или тогу мужественности, как бы заменяя детскую жизнь на взрослую. Впрочем, это виделось простым делом, словно со сменой одежды легко можно изменить не статус, а внутреннее восприятие мира. Марку, воспитанному на беседах с учителями-греками, у которых мироощущение было глубже и шире римлян, казалось это странным.
Его сородичи на фоне греков выглядели более прагматичными, целеустремленными и материальными, что имело свои преимущества при покорении других народов. Но этим приземленным людям был неведом тот буйный полет поэтической фантазии, который владел народом, давшим такого великого поэта как Гомер. Римляне оказались бесконечно далекими от глубокомысленных рассуждений Аристотеля и Платона, создавших философию их цивилизации.
Либералии были связаны не только с ритуалом перехода юношей во взрослую жизнь. Для многих Либер звучал почти так же, как слово свобода 32 , хотя Либер и Либера были всего лишь супружеской парой – символом плодородия и ее силы. Потому римляне любили этот праздник, который позволял делать веселые непристойности и быть слегка распущенным, на короткое время избегая строгостей и ритуалов обычной жизни. И, кроме того, важность Либера заключалась в том, что он помогал мужчине освободиться от семени во время любовных игр, а его супруга Либера то же самое делала для женщин 33 .
32
Libertas (лат.) – свобода
33
Считалось, что женщины также выделяют семя.