В тени горностаевой мантии

— Бедная государыня, они столько милостей сделали их сиятельству и думают, что оне их любят, как и оне, а все не так…

— Что же не так-то?

— Судите сами, ваше высокоблагородие: почти кажну неделю их сиятельство изволят отъезжать из Царского Села. И все думают, что по государственным надобностям… А оне в компании господ офицеров ездиют к девкам гулящим, расточая на них имение и силы. А их величество все то сносят, подвергая опасности свое драгоценное для всех здоровье…

— А ты откуда про то ведаешь, милая?

— Не извольте сомневаться. Муж сестры моей Клавдии содержит бани на Каменном острову. Так вот те бани от имени их сиятельства и наняты на все время для ихних собраниев, где они с девками веселятся.

Анна была поражена новостью, но вида не показала.

— Меня то удивляет, как смеешь ты говорить такое про столь высокую особу, об чем я и помыслить стыжусь, не токмо что тебе поверить. Уж не из той ли и ты компании, коли все так доподлинно знаешь?.. Или по обиде, по злобе какой на благородных людей напраслину возводишь? За такое знаешь, что бывает?..

Дуняша заплакала.

— Как можно, ваше высокоблагородие, что вы… Ежели бы я не почитала и не любила вас за ваши милости ко мне, разве бы я когда такое сказала! Мы ведь не без понятия, знаем, что их сиятельство вам сродники. Только мы все сокрушаемся да жалеем их величество государыню, которые все сносят по великодушию своему. А вам, ежели желаете, я и место на Каменном покажу, где бывают у них собрания…

Про Каменноостровские бани Анна слыхивала и раньше. Видела не раз приземистые бревенчатые срубы на берегу Невки. Там же стояли и общественные купальни. Правда, ими мало кто пользовался. Женщины разного звания и возраста, привлеченные чистой водой, в жаркие дни раздевались прямо на берегу, не заходя за ограды. Все с удовольствием плескались, не обращая ни на кого внимания. В ту пору еще не вышел указ императрицы о разделении общественных бань на мужские и женские, и русские люди, по привычке, вполне целомудренно мылись все вместе. Да и позже, когда в банях были поставлены невысокие перегородки, мужчины и женщины после парной без всякого стеснения выбегали нагишом, чтобы окунуться в реке.

Ей говорили также, что почти при каждом таком заведении хозяин содержал целый штат девок для услуг, и что последнее время гвардейские офицеры взяли моду ездить туда компаниями. Набирали с собой вина, закусок и устраивали подлинные оргии… Фрейлины рассказывали эти страсти шепотом, закатывая глаза… Но чтобы Орлов, при государыне… Анна почувствовала волнение. Если даже это и не полная правда, она ей пригодится, чтобы сквитаться с Гришкой за «потворенную бабу», и за «девку». Она поднялась и достала кошелек.

— Что ты мне донесла, то ладно, и вот тебе деньги. Но Боже тебя избавь говорить об том же предмете еще с кем… Ты ведь знаешь, его сиятельство шутить не станет… Ну, а коли что новое узнаешь — говори только мне, я тебя без милости не оставлю.

Несколько дней спустя Дуняша передала хозяйке тайные разговоры комнатных служительниц императрицы. Дескать, по возвращении из Питера их сиятельство с пучком лозы бегать изволил из одного покоя в другой, а государыня в нагом вовсе виде от него де скрывались… Анна даже задохнулась от возмущения и хотела тут же прогнать девку. Но передумала и снова дала ей денег, наказав слушать да помалкивать…

Сама же, при очередном исчезновении Орлова, в разговоре с Анной Никитичной Нарышкиной, как бы случайно обмолвилась о банях на Каменном. При том сокрушенно добавила, что де, говорят, будто некоторые и сиятельные особы не гнушаются посещать сии нездоровые и неблагопристойные заведения…

— Неужто такое быть может? — спросила она в конце разговора, наивно округлив глаза.

Нарышкина опустила заблестевшие глаза и как могла равнодушно пожала плечами.

— Врут, должно, люди… А там, как знать…

Но Анна, уже понаторевшая в придворных интригах, поняла, что ее слова упали на благодатную почву. Не спуская весь вечер глаз с Анны Никитичны, она подметила, как та шепталась о чем-то с бывшей фрейлиной Двора покойной императрицы Елисаветы, старой княгинею Дарьей Алексеевной Голицыной, а та, в свою очередь, долго-долго беседовала с графом Никитой Ивановичем Паниным. Панин же и был тем ухом, коему она в первую очередь предназначала свои слова.

Но то ли что-то помешало, то ли было не ко времени, но задуманная ею интрига немедленного развития не получила…

7

В октябре 1768 года двор был поражен неприятным известием: в фрейлинских покоях заболела Анюта Шереметева, объявленная невеста графа Панина. Лейб-медик Роджерсон, обследовав заболевшую, обнаружил сыпь, располагающуюся треугольниками внизу живота, на груди и под мышками. Причем в некоторых местах уже высыпали пустулы — мелкие пузырьки, наполненные жидкостью и гноем. Закрыв двери в комнату больной, он категорически заявил:

— Variola, сиречь smallpox, die Pocken [47] — оспа!..

47

smallpox — оспа по-английски, die Pocken — оспа по-немецки.

Мы уже имели возможность видеть, что Екатерина была женщиной с сильным характером, но это был характер женский, а значит, в достаточной степени — непоследовательный. Да и существуют ли вообще однолинейные натуры, скажем — только бесстрашные, только умные или только глупые и трусливые? Каждому человеку, наверное, отмерено природой и то и другое. Екатерина боялась пожаров и, как большинство здоровых людей, — болезней. Особенный страх у нее вызывала оспа. Это может быть непонятно сего дня, по прошествии столетий, когда ужасы губительного недуга, известные по книжным описаниям, блекнут на фоне умножившихся заболеваний современной жизни. Но еще в XVII столетии известнейший английский врач Сиденгейм писал, что именно эта «отвратительная болезнь унесла в могилу больше жертв, чем все другие эпидемии, чем порох и война вместе взятые». В те времена оспа не щадила никого, ни знати, ни черни. В бедных хижинах она бывала столь же часто, как и в жилищах богатых и во дворцах государей. В России оспа унесла в могилу Петра II. А великий князь Петр Федорович, и без того не блиставший мужской красотою, после оспы стал просто уродлив. Его невесте понадобилось все ее мужество, чтобы не показать своего отвращения перед венцом.

В России от оспы ежегодно умирало до двух миллионов человек. Это при общей-то численности населения менее двадцати миллионов… Так что, если учесть, что Европа, ко времени рождения Анхальт-Цербстской принцессы Софьи-Августы-Фредерики, уже практически избавилась от ужасного недуга, понять страх императрицы Екатерины II перед оспой можно.

Узнав о болезни фрейлины Шереметевой, государыня с наследником и Двором спешно покинула Зимний дворец и переселилась в Царское Село. Но страх для сильных натур, почти всегда — предтеча интереса, а за интересом следует стремление к познанию и решимость бороться.

Мысль о борьбе с оспой давно занимала Екатерину. Она высказывалась по этому поводу не раз, в том числе и в письмах к Вольтеру. Зная, что такие способы давно найдены на Востоке. Еще в 1717 году английский посланник в Константинополе, герцог Монтегю, едва ли не первым из европейцев, решился привить оспу своему заболевшему шестилетнему сыну и тот выжил. Его примеру последовал секретарь французского посольства маркиз Шатонеф, согласившийся на прививку сам и прививший трех своих сыновей…

И хотя во всем мире, а особенно в России, не утихали споры по поводу оспопрививания или вариолизации, от латинского слова Variola — оспа, Екатерина вызвала из Англии доктора Томаса Димсдаля, о котором было известно, что из шести тысяч, привитых им, умер лишь один ребенок трех лет.