В тени престола. Компиляция 1-12 книга
Шрифт:
Сенешаль благоговейно прикрыл глаза. Вся его душа наполнилась поразительной легкостью и спокойствием, словно кто-то невидимый и всемогущий вдохнул в него свежесть.
– Нет, это просто невероятно… – Жильбер де Клэр не смог подобрать слов, чтобы выразить своё удивление и восхищение. – Такой красоты, сеньоры, я не видел никогда, и, клянусь спасением души, вряд ли увижу еще когда-нибудь!
– Нечего и говорить, друзья мои, – Ги услышал тихий голос де Марли, – воистину, это верный и добрый знак! Завтра поутру нам будут покровительствовать силы Небесные…
– И, тем не менее, благородные сеньоры, я настоятельно рекомендую как следует выспаться перед завтрашним испытанием… – Ги поклонился товарищам и направился к своей палатке…
Сенешаль удивился тому, как быстро его оруженосцы закончили облачение. Видимо, приятные воспоминания прошедшей
– Щит подайте простой, тот, что с белым крестом по лазоревому полю… – слова рыцаря вызвали нескрываемое удивление у прислуги и оруженосцев. – Да, я буду биться, как и подобает Христовому воину…– Ги нетерпеливо надел пояс, прикрепил к нему кинжал и длинным, и тонким, словно шило, лезвием, которое, как нельзя лучше подходило для протыкания звеньев кольчуги противника, перекинул через плечо перевязь меча, помещавшегося в красивых ножнах.
– Пригласите мессиров де Марли и де Клэр в походную часовню. – Тихо произнес он. – У нас еще есть время, и лучше, если мы его проведем в молитве…
– Будет исполнено, мессир… – оруженосцы поклонились.
Время, остававшееся до начала смертельных поединков, пролетело на удивление быстро и незаметно. Когда епископ Ги, специально прибывший из Каркассона, уже заканчивал свою проповедь, в палатку, где располагалась походная часовня, осторожно вошел Гуго де Арси. Он приблизился к сенешалю и тихо произнес, стараясь не привлекать лишнего внимания:
– Сеньор. Прибыл монсеньор Фульк – епископ Тулузы. Вызовы приняты. – Ги де Леви еле заметно кивнул в ответ. – Я, на свой страх и риск, приказал расставить арбалетчиков и копейщиков вдоль нашей половины ристалища…
– Прекрасно. Мы сейчас прибудем… – одними губами ответил сенешаль и кивком головы приказал тому удалиться из часовни…
Монсеньор Фульк, епископ Тулузы, был удивительной, если не сказать, легендарной фигурой того времени. Ранее, его знали под другим именем: Фолькет Марсельский-менестрель. Неординарная и образованная личность, какие часто встречались в Провансе, Италии и на Юге Франции. Он родился в семье зажиточного марсельского купца, получил блестящее образование, но, к величайшему огорчению своего родителя, занялся сочинительством, абсолютно наплевав на все уговоры, угрозы и проклятья. К нескрываемому удивлению и раздражению родни, молодой Фолькет весьма преуспел в деле служения Музам. Его стихотворения, наполненные южными красками, эмоциями и юношескими впечатлениями, стали безумно популярны, декламируемыми и наш юноша, в одночасье, превратился в одного из величайших средневековых поэтов, став достойным продолжателем Гильома Песенника Аквитанского, Джауфре Рюделя, Бертрана де Борна и Арнаута Даниэля из Риберака. Значительно позднее, сам великий Данте преклонит свою голову перед этим удивительным человеком.
Но, словно гром среди ясного неба, происходит невероятнейшее и поразительнейшее событие: ловелас и гуляка Фолькет принимает постриг и уходит жить в монастырь Торонет, расположенный в Провансе! Его постриг, самым удивительным образом совпал со смертью короля Ришара Кёрдельон – одного из последних менестрелей Раннего Средневековья, с которым он не был лично знаком и, как бы завершал начальный этап развития стихотворного куртуазного творчества, идеалами которого являлись поклонение и служение прекрасной даме и создание рафинированного образа идеального рыцаря.
Но, к счастью или нет, смерть короля-трубадура никоим образом не являлась причиной столь неожиданного и удивительного поступка. Ответ (и это не новшество) был прост до безобразия: несчастная любовь. Именно разочарование в любви послужило тем мощнейшим катализатором, толкнувшим Фолькета из мирской суеты в умиротворение монастырской тишиной. Мало кто знал об этом, да и сам новообращенный монах не стремился к излияниям души. А ведь ему, как не странно, было тогда немногим больше двадцати…
Потрясающее воображение перевоплощение не могло пройти незамеченным, и в скорости, его назначают аббатом монастыря Торонет, а когда ересь Окситании привлекла к себе пристальное внимание Святого Престола, именно Фулька папа Римский назначает епископом Тулузы. Именно Тулузы –
самого, пожалуй, опасного и трудного участка борьбы католицизма против катарского учения, которое со всей уверенностью можно считать предтечей последующего возникновения протестантства и раскола, возникшего в католической вере в конце Средних Веков. Фульк не был слепым фанатиком, одержимым негодующей ненавистью ко всему, что угрожало спокойствию и торжеству церкви. Наоборот! Его образованность и творческий склад ума позволяли с убийственной четкостью громить все постулаты, воздвигаемые катарами, разбивать их учение и заново возвращать паству в лоно исконной церкви. Полное окружение врагами не пугало Фулька, а наоборот, придавало ему дополнительные силы, хотя некоторые методы борьбы с ересью, особенно повальные казни и массовые убийства, не находили поддержки в его взглядах на священную религиозную войну.Но, именно он, не взирая на открытые угрозы со стороны графов де Сен-Жиль, прямо в Тулузе создал католические отряды, названные с его легкой руки «Белым братством», которые принимали самое активное участие в боевых действиях против еретиков и местных сеньоров, даже состояли в войске Симона де Монфора.
И вот, сегодня, епископ Фульк, единодушно избранный главным судьей и свидетелем Божьего суда и смертельного поединка, выехал из города на огромную поляну, расстилавшуюся возле стен осажденной Тулузы. Парадное, шитое золотом, облачение епископа сияло радужным многоцветием, и это не вполне сочеталось с гнетущей атмосферой и предчувствием смерти, витавшим в осеннем небе. Несмотря на пятый десяток лет, епископ держался молодцом, чему существенно помогало одно немаловажное обстоятельство: епархия Тулузы была, без преувеличения, самым беспокойным участком Юга Франции и всей Окситании, где катарская ересь расцвела махровым цветом.
Епископ хмурился при одной мысли о том, что «зачумленный» Раймон, его семейство и рыцарство единодушно избрали Фулька судьей на ордалии. Такое, мягко сказать, единодушное доверие, которым наградили граф Раймон и вожди крестоносцев Фулька, несколько тяготили сердце епископа. Он, как истый и добропорядочный католик, был всем сердцем на стороне крестоносцев, лично знал и уважал, несмотря на излишнюю, по его меркам, жестокость, сеньоров де Леви и де Марли, но смертельный поединок, от которого, по большому счету, не было никой пользы и прока, всецело занимал голову епископа. Кто-то из участников должен будет умереть, и для епископа не было никакой разницы, будет это сеньор-южанин или облаченный крестоносец. Душа, это бессмертное творение Создателя, должна будет насильно прервать свой цикл жизни и испытаний и вознестись на Суд Божий, суд строгий, непредвзятый и пронзительный, а это, пожалуй, самое сильное испытание для человека.
За епископом медленно и степенно ехала большая группа рыцарей, впереди которых красовались граф Раймон де Сен-Жиль и его сын-виконт под алым стягом с золотым узорчатым крестом греческого типа, который в рыцарской геральдике получил имя «Тулузского креста». Граф Раймон натянуто улыбался, старательно изображая на своем лице спокойствие и напускное равнодушие, но его бегающий взгляд говорил совершенно другое, то, что невозможно скрыть от пристальных взглядов – страх. Страх перед смертью. Это неминуемое событие, от которого уже не было никакой возможности отступить или отказаться, с каждым шагом его боевого коня становилось все ближе, яснее и отчетливее. Раймон не был трусом, но все последние годы толкали его на этот скользкий, узкий и извилистый путь, медленно, но неуклонно толкая графа в объятия страха. Сначала, когда крестоносцы Монфора разгромили его соседа-виконта Тренкавеля, страх робкими шажками влез к нему в сердце и затаился в самом дальнем и потаенном уголке, но тут же показал себя во всей красе, толкнув на публичные унижения, покаяния и позор. Нет, его нельзя было назвать трусом, страх, прежде всего, из-за неопределенности дальнейших событий и возможность лишения всего того, что он и его предки так упорно собирали и добивались.
Отец старого Раймона – Раймон V, был ярым католиком, и не раз обращался к Риму с мольбами о помощи против растущей катарской ереси. Но папам, да всему католическому миру, по большому счету, было наплевать на то, что творилось на окраинах Франции. Рим был, сначала, поглощен борьбой с германскими императорами и их притязаниями на верховенство в Европе, потом, неутихающей войной королей Франции и Англии, наконец, потерей Иерусалима и организацией спасительной и освободительной крестоносной экспедиции, но не «мелкими» локальными проблемами графов Тулузы. Отец, в конце концов, опустил руки и под старость даже стал привечать катарских священников, негласно уравняв их в правах на проповеди наравне с католическими проповедниками.