В третью стражу. Трилогия

– Сон, - повторила за ним Кейт.
– Сон...

– Полковник вскакивает, но я принципиально остаюсь сидеть. А он, то есть, Штейнбрюк, полковнику эдак коротко, оставьте нас. И все. Ни вопросов, ни разъяснений, но контрольщик моментально выметается, и мы остаемся вдвоем. Вот тогда я тоже встаю. И мы стоим и смотрим друг на друга, а потом он говорит вроде того, что можно было бы меня наградить или расстрелять, но и то, и другое было бы неправильно. Поэтому мы просто разойдемся.

– Великодушно!
– улыбается Кейт, у нее даже от сердца отлегло. И поскольку "отлегло", то захотелось услышать и продолжение, но продолжения не последовало. То ли ничего больше Баст в своем сне не увидел, то ли не захотел рассказывать.

Странно, но именно этот сон - не самый страшный или, вернее, совсем не страшный - заставил сердце сжаться от ужаса, и отступило это гадкое чувство, которое Кайзерина никак не желала принимать и признавать, только когда Себастиан закончил рассказ и улыбнулся совершенно очаровательной улыбкой, неизвестно кому и принадлежащей: Басту, Олегу, или, быть может, им обоим.

– Хочешь, испорчу тебе настроение?
– спросила Кейт и, отставив пустой бокал в сторону, встала с кровати. Ее несло, и она совершенно не собиралась этому противиться.

– Попробуй, - предложил с улыбкой Баст, оставшись стоять, где стоял.

– Я тебя люблю, - сказала тогда она, почему-то покачав головой.

– Полагаешь, после этого признания я должен выскочить в окно в чем мать родила?

– У тебя третий этаж...
– улыбнулась Кейт, чувствуя, как разгоняется ее сумасшедшее сердце, - Разобьешься!

– Не убегу, - резко мотнул головой мужчина ее мечты, - но завтра ты отсюда уедешь.

– Почему?
– она не удивилась, как ни странно, и не почувствовала желания спорить. Уехать, так уехать, ведь это он ей сказал...

– На сердце тревожно, - как-то очень серьезно ответил Баст.
– Не стоит тебе здесь оставаться.

– У нас, кажется, равное партнерство?
– Кайзерина уже согласилась в душе, но фасон следовало держать.

– Уже нет, - покачал головой он.

– Почему это?
– надменно подняла бровь Кайзерина.

– Потому что ты любишь меня, а я люблю тебя, - развел руками Баст.

– А ты меня любишь?

– А тебе нужны слова?

– Вероятно, нужны... были, но ты все уже сказал.

– Я сказал, - подтвердил он и поцеловал ее в губы.

И в этот момент тяжесть окончательно ушла из сердца, но прежде чем провалиться в сладкое "нигде", она вспомнила во всех деталях тот сон, где видела вывеску "Контрольная комиссия".

– Что будем делать?
– спросил Нисим Виленский. Сейчас, в занятом союзными войсками Мюнхене, он смотрелся весьма естественно со своими сивыми патлами - одетый в мешковатую форму чешского прапорщика.

– Ждем еще пять минут, - ответила она, чувствуя, как уходит из души тепло, выдавливаемое стужей отчаянной решимости, - и валим всех.

– Мои люди готовы.

– Вот и славно, - она вдруг перестала чувствовать сердце...

"Господи, только бы он был жив!"

В пивной их было трое: она - в платье бельгийской медсестры, Виленский и еще один боевик Эцеля

, имени которого она не помнила, одетый в форму французского горного стрелка. На противоположной стороне улицы, в квартире над парикмахерской сидели еще четверо "волков Федорчука". Эти были в советской форме, потому и не высовывались, - кроме Виктора, торчавшего сейчас на

улице

, никто из них по-русски не говорил. А Федорчук стоял на перекрестке, изображая майора-танкиста из армии Кутякова

, смолил папиросы и развлекал болтовней двух русских регулировщиц.

"Господи..." - ей очень не хотелось никого убивать.

Война закончилась, и все были живы...

"Пока".

Но если через пять минут Баст не выйдет из здания Контрольной комиссии, умрут многие...

– Идет!
– выдохнул Виленский, которому и самому, наверное, надоело "ждать и догонять".

"Идет..."

Она подошла к окну и увидела, как вышедший на крыльцо бывшей школы Себастиан фон Шаунбург надевает шляпу.

– Отбой...

***

"Мистика какая-то..."

Выстрел, выстрел, словно над ухом ломают сухие толстые ветви, и еще один ...

Ба-бах

!

– Вы в порядке, Кайзерина?
– спросила по-немецки Герда. В ее голосе звучала тревога, а грассировала она так, что мороз по коже.

"В порядке? А черт его знает!"

Где сейчас

лихая

носила Баста, знал лишь бог, да, может быть, гестаповское руководство. Последний привет - "

Тьфу, тьфу, тьфу! Не последний, а последний по времени

" - долетел откуда-то с юга, чуть ли не из ставки самого Франко или Мола, или еще кого-то из этой "многообещающей" компании. Однако в результате, она снова здесь, хотя и не должна бы. Но сердцу не прикажешь, и потом "однова живем", и все такое...

Прилетели из Франции пять дней назад. Она, Герда и любовник Герды Роберт Капа...

На аэродроме Прата - всего в десяти километрах от Барселоны - дым стоял коромыслом и в прямом и в переносном смысле. Что-то горело на краю взлетного поля, и над "этим чем-то" клубился густой черный дым и летел - стелясь над желтой сухой травой - жирный чад. То ли их бомбили - кто, интересно?
– то ли лоялисты сами запалили один из своих аэропланов в неразберихе и общем бардаке, царившем здесь. Не поймешь, что у них тут приключилось, но на поле смешались вместе гражданские и военные самолеты, машины и люди, и вдобавок - какие-то конные повозки. Было жарко, душно, шумно и отвратительно воняло сгоревшим бензином.

– Пойдемте в штаб!
– предложил по-французски встречавший их офицер-летчик.
– Я представлю вас полковнику Сандино.

Фелипе Сандино - каталонский военный министр, а по совместительству еще и командующий ВВС - большая шишка. В штабе сидели, стояли и бродили пилоты, пили кофе и что-то еще - возможно, и покрепче, чем лимонад - курили, разговаривали друг с другом, рассматривали карты, в общем, - занимались множеством разнообразных и зачастую непонятных постороннему дел. А между ними расхаживал невысокий седой человек в синей блузе с закатанными рукавами и пытался - впрочем, похоже, без видимого успеха - вникнуть во все эти многочисленные дела...