В третью стражу. Трилогия

***

Первые сообщения о гибели Кейт появились в прессе где-то через день или два после "Кровавого Рождества" в Саламанке, но сам Баст наткнулся на заметку, набранную мелким курсивом, в каком-то оппозиционном немецком "листке" только тридцатого декабря. В штабе Северной армии, вернее - в его разведотделе, можно было найти много довольно любопытной литературы, в том числе и издания немецких антифашистов, печатавшиеся в Праге, Вене или Париже. Вот в одной из таких газет и обнаружил фон Шаунбург вечером тридцатого декабря сообщение о смерти Кайзерины Альбедиль-Николовой. Подробности отсутствовали, подписи под заметкой не было. "

По сообщениям австрийской печати... в Рождество, 25 декабря... во время ожесточенных боев за город Саламанка недалеко от границы с Португалией

..."

Получалось, что она погибла именно тогда, когда у него, Шаунбурга, чуть не случился инфаркт. Однако "чуть" и "едва" - суть фигуры речи и ничего больше. Инфаркта не случилось, Баст был жив и пребывал в отменном здравии, а Кейт умерла, и ее больше не было. Как такое могло произойти? Казалось, что большей нелепицы и измыслить невозможно. Кейт не могла умереть, она не могла оставить его здесь в одиночестве, она...

От ужаса и горя у Баста потемнело в глазах, и когда полковник Фернандес наткнулся на него - вполне случайно - тремя часами позже, фон Шаунбург сидел во дворе под деревом, в темном неосвещенном углу. Сидел он прямо на холодной земле, откинувшись спиной на узловатый ствол оливы, и сжимал в руках скомканную газету. В уголке его плотно сжатого рта - прилипнув, забытая за ненадобностью, - осталась измочаленная и погасшая сигарета. Во всяком случае, именно такую картинку он теперь видел при попытках "оглянуться назад". А тогда...

Полковник - человек опытный. Кроме того, разведчик и испанский дворянин. Он ничего не спросил, и никак не выразил своего отношения к увиденному. Он только поприветствовал Баста вполголоса, а потом подхватил под руку, поднял с земли, и, освободив по дороге от прилипшего к губе окурка, увел в ближайший к территории штаба трактир - уютное заведение в полуподвале, со сводчатым низким потолком, обставленное темной грубо сколоченной мебелью. Там он усадил фон Шаунбурга за стол, устроился напротив и, сделав заказ, завел неторопливый разговор о жизни, смерти и любви. Он рассказывал о родной Андалусии, об апельсиновых садах и бродящей в крови южан страсти, о роковых женщинах и бесстрашных тореадорах, о давней славе и древней чести. Через три чашки крепкого, как динамит, горячего, как лава, и горького, как слезы, кофе и после бутылки пятидесятиградусной орухо, Баст смог, наконец, рассказать Фернандесу о том, что - смерть и ад!
– произошло в этом гребаном мире, и кем была для него эта погибшая женщина.

– Жизнь жестока, - резюмировал Фернандес, разливая водку в стаканчики зеленоватого стекла.
– Война - чудовище, пожирающее лучших из нас, а наши женщины - это все, что у нас есть, кроме чести и родины.

– Горюйте, Себастиан, - добавил он мгновение спустя.
– Меня можете не стесняться, я сам такой...

Что имел в виду полковник? Иди знай, но не спрашивать же, в самом деле? Баст и не спросил.

"Зачем?"

Ему было очень плохо, но станет ли лучше, если выяснится, что и Фернандес пережил в своей жизни подобную трагедию?

"Вряд ли..."

Но, разумеется, Баст был искренне благодарен полковнику, поддержавшему его в трудную минуту.

"Надо же... Люди разные, а действуют на сходный манер".

Следующие дни не принесли облегчения, но показали, что Себастиан фон Шаунбург способен по крайней мере держать себя в руках. Он вполне контролировал свое поведение и был уверен, что ни словом, ни жестом не выдал окружающим обуревающих его чувств. Знал секрет Шаунбурга один лишь полковник Фернандес, но о ночи, проведенной в крошечном трактире за водкой и "разговором по душам", никак не напоминал. А еще через пару дней положил на стол перед Бастом другую газету. Но ни содержание заметки подчеркнутой синим карандашом, ни выводы, которые из него следовали, полковник не комментировал. Просто, проходя мимо, положил сложенную газету на столешницу перед Бастом и ушел.

"Жива?!"

Прошло еще несколько дней, и Шаунбург вполне уверился, что живет в мире иллюзий, но большинство источников все-таки сходились во мнении, что Кайзерина жива, хотя и ранена. Проблема, однако, в достоверности, - по роду своей деятельности Баст хорошо представлял, что это могут быть за источники. В конечном счете, за всеми этими сообщениями - несмотря на все их разнообразие - мог обнаружиться один и тот же человек. Один. Но наделенный воображением и умеющий делать деньги из пустоты... человеческого любопытства и собственного равнодушия. С другой стороны, если Кайзерина действительно осталась жива, никто, судя по всему, не мог сказать с определенностью, насколько тяжело она ранена.

"Дьявол!"

Но, хочешь "рви", хочешь "мечи", а с тем фактом, что объективной информацией пресса не будет оперировать и полстолетия спустя, когда появится, наконец, факс и Интернет, ничего не поделаешь. Такова "се ля ви". И, следовательно, Шаунбургу оставалось одно: проверить все самому.

– В этом что-то есть, - кивнул полковник Фернандес, выслушав "завуалированные" намеки Шаунбурга, и приятно удивил этим Баста во второй раз.

– Я организую вам "тропу" через фронт, но не официально. Вы понимаете, Себастиан?

– Вполне, - подтвердил Шаунбург.

– У меня есть знакомые контрабандисты. Они кое-что задолжали... лично мне, - объяснил полковник.
– Но они не связаны с нашим отделом, и знать лишнего им не надо. Просто человек. Однако с той стороны фронта у меня никого нет.

– Это не страшно...
– осторожно ответил Баст.
– Там... Я что-нибудь придумаю. Я это умею.

– Вот и славно, - улыбнулся полковник.
– Но вам следует уложиться в семь - максимум, десять дней. Ведь неделю или дней десять вы вполне можете проболеть... Лихорадка, инфлюэнца... Дизентерия... Я отвез вас, скажем, на estancia в горах... к моим хорошим друзьям.

– То есть, формально я все это время буду оставаться здесь?
– уточнил Баст, начинавший понимать, какую услугу готов оказать ему Нестор Фернандес.

– Разумеется, - улыбнулся тот и, предваряя возможные оговорки и сомнения, тут же расставил все по местам:

– И, конечно же, и речи быть не может о какой-либо форме компрометации или шантажа. Никаких бумаг, никаких "случайных" свидетелей. Все это между вами и мной. Между двумя кабальеро.

– Я благодарен вам, Нестор. Я вам обязан ...
– начал было Шаунбург, но Фернандес остановил его жестом руки.

– Вы воюете вместе с нами, Себастиан, рискуете головой. Но Испания моя родина, а не ваша.***

...Три грека в Одессу

Везут контрабанду...

Контрабандистов было трое, но они, разумеется, оказались испанцами, а не греками. Имелась ли тут какая-нибудь существенная разница в облике и повадках, Шаунбург не знал, но предполагал, что нет. Все трое - поджарые, бородатые, дочерна загорелые, и темные глаза настороженно смотрят из-под черных кустистых бровей, сросшихся над переносицей. А еще у всех троих крупные прямые носы, тонкие губы и длиннопалые узкие ладони, и легко представить эти ладони с кривым ножом или стилетом.