В третью стражу. Трилогия

А в Барселоне... Ну, в принципе, затем они и летели в Испанию. Первый концерт дали уже в полдень. И никакой сиесты, что характерно! Впрочем, на дворе зима, и всю прошедшую неделю лили дожди. На городских улицах сыро и холодно, небо пасмурное, настроение - мрак, но Виктория собралась - а это и само по себе чудо, на которое стоило посмотреть, хотя и не многие сподобились, - и вышла на сцену старого варьете на Рамблес. Вышла, посмотрела в зал и... улыбнулась. Зал взорвался аплодисментами, а она запела "Одна под дождем" - новую песню из нового фильма, так славно перекликавшуюся с ее первым шлягером про танец под дождем. Как и следовало ожидать, Виктория была великолепна, и зал буквально знобило от любви и восторга, хотя большинство зрителей были в форме и при оружии. О чем им, казалось бы, думать кроме войны и смерти? Впрочем, вели они себя вполне целомудренно: и коммунисты, и анархисты, и "прочие все" боготворили Викторию, дружно забыв о партийных разногласиях, и чуть что, начинали скандировать: "La rubia Victoria! La rubia Victoria! La rubia Victoria!" И она расцвела на глазах, впитав восторг толпы, и "поднялась" еще выше, туда, где речь шла не о голосе уже или внешности, а о душе и Даре. И "Бела Чао", которую они с Раймоном с октября тридцать шестого готовили специально для Испании, прозвучала так, что просто с ума сойти!

Аплодировали стоя, свистели, вопили, что-то неразборчивое скандировали... Бросали цветы, их оказалось неожиданно много, и даже пару раз - из-за полноты чувств, наверное, выстрелили в потолок.

– Как я тебе?
– спросила Виктория в авто по дороге в отель.

– Грандиозно!
– совершенно искренне ответил Раймон, поднося огонь зажигалки к сигарете в мундштуке черного янтаря.

"Довольно стильно и настолько же дорого...
– усмехнулся он мысленно, наблюдая за тем, как закуривает Виктория.
– Соревнование с "Кузиной Кисси" продолжается..."

– Да, неплохо получилось... очень эмоциональная публика... "сопереживательная"... У тебя, кажется, есть НЗ, ведь так?

– У меня есть НЗ, - вздохнул Раймон, но все-таки достал из кармана пиджака фляжку и передал ее Виктории.

Он - насколько это вообще возможно - контролировал количество выпитого, и вроде бы, не без успеха. Однако карьера звезды и дивы - опасная стезя. Это ему и Шаунбург - как специалист - объяснил, да и сам Раймон когда-то давно, в прежней жизни, читал. Тогда, например, когда после армии заинтересовался химией наркоты... и биохимией тоже. Процессы творчества, особенно у певцов и актеров, приводят к выбросу огромных порций адреналина и эндоморфинов... Там вообще такая дикая химия бурлит, что хоть святых выноси. Вот алкоголь и вписывается... Удачно, надо сказать, вписывается, но Раймон был не только автором песен дивы и ее главным импресарио, он ее еще и любил, а потому бдил, "хватал и не пущал". Выходило не без трений, но пока вполне успешно и даже мирно. Во-первых, потому что Виктория и сама не дура и все прекрасно понимает, а во-вторых,... Во-вторых, ему хотелось надеяться, что его мнение ей отнюдь не безразлично.

– Что дальше?
– спросила она, отрываясь от фляжки.

– Обед со звездами первой величины, - улыбнулся Раймон, принимая емкость и пряча ее в карман от греха подальше. Самому ему в свете нынешних планов пока лучше было не пить вовсе или пить одну воду.

"Еще успеют

напотчевать

..."

– А почему не ужин?
– удивилась Виктория.
– Я же еще в шесть выступаю... На полный желудок? Не пойдет!

– Ешь меньше, - предложил Раймон, а что еще он мог ей предложить?

"А еще лучше, не пей вина... "

– Так что там с ужином?
– настаивала Виктория.

"Вот же настырная!"

– Да, с ужином все как раз просто, - вздохнул Раймон.
– Ужин в твою честь дает великий и ужасный Дуррути, который сейчас здесь самый главный, но, в основном, потому, что у него под рукой все крупные военные и полицейские силы провинции. Диктатор Каталонии - никак не меньше.

– Постой!
– снова удивилась Виктория.
– Он же, вроде, анархист?

– Анархист не бранное слово, - возразил Раймон, вспомнивший вдруг по ассоциации "Оптимистическую трагедию".
– Это всего лишь определение принадлежности к одной из легальных политических партий. И ФАИ, мон шер, ничуть не уступает ИКП, во всяком случае, здесь, в Барселоне.

– Значит, он дает нам ужин, - кивнула Виктория.

– Нет, - улыбнулся Раймон.
– Дуррути дает ужин в честь тебя, а все остальные приглашены заодно.

– Ага!
– усмехнулась Виктория.
– А обед?

– О!
– поднял вверх палец Раймон.
– Обед дает Генеральный консул СССР в Барселоне Владимир Антонов-Овсеенко и главный советник ВМФ Испанской республики дон Николас Лопанто... Любопытный, между прочим, человек. Рекомендую познакомиться...

– Ну, раз ты настаиваешь...

"Помолчала бы... говорунья!" - но, с другой стороны, из роли не выпадает и на том спасибо.

Хотя в этом он был к ней, пожалуй, несправедлив. В той или иной степени, Виктория "играла" все время, ни на мгновение не нарушая своего и так уже двойственного образа певицы и разведчицы, и оставалась "самой собой" везде и всегда, кто бы ее там не "слушал", и кто бы за ней не "присматривал". А у Раймона на этот счет была не обычная для влюбленного мужика паранойя, он просто кое-что знал и о диве Виктории, и о тех, кто мог сейчас ее "смотреть и слушать".

2.

Кайзерина Альбедиль-Николова, Эль-Эспинар, Испанская республика, 14 января 1937

,

вечер

К вечеру распогодилось, и на небе высыпали звезды. Большие, яркие... И настроение снова переменилось. Она поспала немного, почти сразу же по возвращении провалившись в жаркое забытье, потом проснулась, поела - как ни странно, "нагуляв" во сне аппетит - и снова поспала после того, как сестра милосердная сменила повязку на плече. Во второй раз проснулась уже ближе к вечеру, а боль-то почти и не чувствовалась уже, и слабость прошла, и в голове не звенело. В общем, как говорила одна питерская знакомая "опять свезло". Но все равно - береженого, как говорится, бог бережет - "накатила" полста граммов для поднятия тонуса и как проверенное временем обезболивающее, и, спустившись во внутреннюю аркаду второго этажа, закурила на свежем воздухе.

– Ну, как вы сударыня?
– спросил, появляясь на галерее Алекс Тревисин.
– Судя по вашему виду, отпустило. Я прав?

– Правы, - кивнула Кайзерина, подставляя лицо прохладному ветерку. Замечательно пахло апельсинами, мокрой зеленью, и варящейся на кухне кукурузной кашей.
– Я что-то пропустила? Что там за шум был часа два назад?

– Транспорт с фронта...
– интонация собеседника сказала Кейт даже больше, чем сами слова.

– Опять штурмовали Саламанку?

"Господи, ну когда же это все кончится?"

– Нет, - покачал головой Тревисин.
– Это с юга. Наши, я так понимаю, попытались провести атаку с фланга, а Мола готовил там же свой удар - на прорыв в южный анклав. Произошел встречный бой, и, похоже, генерал

свою

задачу выполнил... А Гарсиа ударил навстречу, на Мериду и Касарес... Так говорят.

– Много раненых?
– спросила Кейт, глядя вниз, туда, где сновали через просторный двор медсестры и санитары. Скорее всего, в операционной и процедурных кабинетах продолжали работать до сих пор.

– К нам поступило немного, всего тридцать девять. Остальные, как говорят, - в новый русский госпиталь и еще куда-то... Много. Угостите сигаретой, баронесса?

– Курите, поручик!
– Кейт вынула из кармана пальто портсигар и протянула Алексу.
– Что там наш юный друг Митрио?

– Дмитрий поправляется, - улыбнулся Тревисин.
– Но ходить не сможет еще долго, и это его... Ну, скажем, это его сильно расстраивает.

– Бесится?
– усмехнулась Кайзерина, представив себе юного краскома, волею обстоятельств не только оказавшегося в испанском госпитале, где кроме Алекса никто по-русски не говорит, но и с загипсованной "по самое не могу" ногой, что напрочь лишало лейтенанта РККА всякой свободы передвижения.