В третью стражу. Трилогия

– Акцент немецкий?
– из-за спины, хлестко, угрожающе.

"Сукин сын! Выблядок!"

– Нет, еврейский!
– выплевывает она вместе с густой слюной.

– А по-немецки он с вами говорил?
– Штейнбрюк невозмутим, холоден, деловит. И предельно вежлив. Ни ругани, ни перехода на "ты", ничего...

– Нет, - выдыхает она с силой, пытаясь прочистить горло.
– Ни слова.

– Вы сказали, что встреча произошла в Синт Амандус, - снова капитан Паша.
– На какой улице?

– Не помню.

– А какую-нибудь другую помните?
– вопрос уже слева.

"Пинг-понг! Туда-сюда, обратно... Тебе и мне... Тьфу!"

"Устрой истерику!
– предлагает Жаннет.
– Я бы..."

"Ты бы... УЙДИ!"

– Вы слышали вопрос?

– Да... Бругстраат... бруг - это мост, ведь так?

– Да, по-голландски это мост, - подтверждение приходит из-за спины, и сразу же шелест бумаги.

"На карте ищет..."

– Почему вы запомнили именно эту улицу?
– а это снова Паша-капитан.

– П... потому что... Вы мне не верите?! Вы!!! Вы...

– Прекратите истерику!
– властно, как хлесткой пощечиной... Штейнбрюк...

"Мразь!"

– Итак?
– Паша-инквизитор.

– Там была улица Бругстраат, и... мост. Я подумала, это значит "Мостовая". И еще... я запомнила кондитерскую. Проходила мимо... открылась дверь, и на меня пахнуло теплом, ванилью, и еще кофе... Я хочу пить!

– Высокий, похож на немца, - говорит Штейнбрюк.

– Я хочу пить!

– Высокий, похож на немца, - равнодушно повторяет Штейнбрюк.

"Не сдавайся! "В Париже..." В Париже Эйфелева башня и... танго. В Париже..."

– Я хочу пить! Дайте, пожалуйста, воды!

– Высокий...

– Воды!

– Похож на немца.

– Во... Я не сказала, что на немца. Может быть, скандинав, бельгиец... Воды?

– Волосы?
– слева, от окна.

– Дайте воды! Темно-русые...

– Может быть, каштановые?
– гад из-за спины.

"Ну, ничего, сволочь! Когда вам будут отбивать яйца в НКВД, вспомнишь этот день!"

– Я хочу пить.

– Вы не ответили на вопрос.

"Мразь троцкистская!"

– Нет, не каштановые, - она сглатывает, но и слюны нет.
– Темно-русые, волнистые... немного... Подстрижен коротко... Дайте пить...
– глас вопиющего в пустыне - безнадежно, ясно - не дадут. А комната уже не вращается - плывет. Медленно, тягуче, как балтийская волна. Тянется...

– Он был без шляпы?

– Ч...то?

– Он был без шляпы?
– пот заливает глаза, и в ушах гул, и непонятно уже, кто задает вопросы и откуда.

"Чудище стозевно, многолико... Но... Но в Париже... ОН... И танго... В Париже..."

– Нет, - трясет она головой.
– Нет... Он был в шляпе... но когда мы зашли в кафе... В кафе... в кафе...

– Вы зашли в кафе, и он...

– Он ее снял.

– И вы увидели его прическу?

– Да.

– Где расположено это кафе?

– Не помню.

– Опишите место. Как выглядит кафе? Что напротив? Что рядом?

"Боже мой! Мой... мой... Голова... Вопросы, вопросы... тридцать тысяч одних только вопросов... Гоголь... Не помню, не знаю, где-то, как-то... Ну, чего вы все от меня хотите?!"

А время тянется, и комната то кружится в вальсе, то скользит в фокстроте, то мечется в танго. И хочется пить и в туалет. И умыться. Смыть пот с лица и тела. И кофе, и закурить. И... Да, и водка сейчас бы не помешала.

"Стакан!"

"Ты выпьешь стакан водки?" - ужасается Жаннет.

"Выпью..."

"А два?"

"А это уже анекдот, Василий Иванович! Уйди, а?"

"Мон шери! Расскажи им это... по-французски!"

– Почему вы смеетесь?

– Я? Я хочу пить. Можно мне воды?
– спросила, описав в подробностях кафе, где ужинали с Бастом.

– Позже, - холодно останавливает ее Штейнбрюк.
– Опишите еще раз этого господина. Все, что запомнили. Внешность, одежда, манера говорить...

"Баст... О, ты красивый мужчина, Баст фон Шаунбург. Сволочь немецкая! Бош! Шваб! Скотина... Фашист! Но да, красавец".

– Я хочу пить!
– повторяет она после каждого очередного пассажа.
– Вы слышите, я... хо... хочу... пить! Высокий, широкоплечий... Нет, не вата... Знаю. Женщины это видят.

"Отвлеки их, переключи..."

– Вот вы тощий. И плечи... узкие. А у Паши задница, как у бабы... А этот настоящий мужчина. Атлет! Дайте воды!

– А я хочу знать, почему вы нам лжете!
– кажется, Штейнбрюк совершенно спокоен. Но это не так. Он уязвлен. Но ему это, как слону дробинка. А вот капитан Паша... Вот его она уела, таки уела!
– Сопит! Но ведь все правда. Рыхлый, белый, и бедра широкие...

– Что случилось во время посещения Гааги?
– слева.

– Что вам сказал резидент?
– справа.

– На кого ты работаешь?
– из-за плеча, перейдя на "ты".

"Но...

В танго, в парижском танго,

Я подарю вам сердце в танго,

А ночь синяя, и сладкое вино..."

***

Прессовали долго - больше суток - плотно, упорно, методично наматывая нервы на барабан, не жалея себя, и уж, разумеется, не жалея ее. Пережидали обмороки, - немного воды на лицо и пару глотков, когда из ее горла невозможно было уже извлечь ни капли голоса, но спать не позволяли, и расслабляться не давали тоже. Жали, выдавливая сознание, рвали жилы, пытаясь добраться до подсознания, которое расскажет им все. Но не били, это правда. Не пытали, хотя пытка бессонницей и жаждой...

А потом все кончилось. И ей дали уснуть. Упасть со стула на пол, свернуться калачиком на холодном пахнущем воском паркете и заснуть. А когда она проснулась, все было как прежде. И обед, и душ, и чистое белье, и разговор за чашкой чая, и в совершенно другой тональности.

Впрочем, чашек не было: стаканы в подстаканниках, самтрестовский коньяк - по чуть-чуть, для настроения - и папиросы "Казбек". И Штейнбрюк был теперь любезен и даже улыбчив и одет в штатское. А Паши не было, но зато в беседе участвовала женщина-старший лейтенант и тот "голос", что раньше подавал реплики из-за спины. Голос принадлежал мужчине - молодому еще, но с седыми висками.