В твоих глазах

— Это моё настоящее имя, — объяснил он, как обычно. — Моя мать англичанка. Она была ироничной женщиной и поклонницей поэтов XIX века. Поэтому развлекалась тем, что подбирала к фамилии моего отца имя, равное имени древнего поэта. Остальное сделала судьба. Поэзия стала для меня всем, или почти всем. — Он улыбнулся, нарочито соблазнительной улыбкой. Кто знает, может так, получится отвлечь внимание публики от этих невыносимых джинсов, испачканных кофе. — А что для вас поэзия? Я имею в виду не конкретного поэта, а поэзию в целом. Для вас?

Он посмотрел на красивую девушку с длинными ресницами, которая отреагировала так, словно ей в глаза всадили лучи дальних фар. Смущённая, ослеплённая, зачарованная.

— Я не знаю, — ответила она. Затем снова моргнула. — Надеюсь, вы сможете меня понять, профессор. Я так хочу впитывать всё с ваших губ.

«Начинаем хорошо. Надо не забыть запирать дверь в кабинет, чтобы мисс Накладные Ресницы не растянулась голышом на моём столе».

Не то чтобы его отталкивала мысль о красивой женщине, растянутой голой везде, где только можно, но после того, что случилось чуть больше года назад, он был обязан обратить на это некоторое внимание. После того злополучного эпизода Байрон старался не усложнять свою жизнь, которая, несмотря на показуху, и так была достаточно запутанной, без добавления последствий перепихона со студенткой.

Поэтому он задал тот же вопрос парню, одному из немногих в аудитории, чтобы не создалось впечатление, что его интересуют только ответы девчонок с длинными ногами и словесные подтексты.

Студент ответил откровенно:

— Для меня это способ подцепить девушку. Даже если все они современные штучки, на пару стихов всегда западают. Скажем так, для меня поэзия это оружие.

Байрон несколько мгновений молчал, словно взвешивая ценность этого заявления, затем ухмыльнулся и возразил:

— Девушек нужно завоёвывать, а не стараться подцепить. И тогда, говоря словами Глории Фуэртес, испанской поэтессы: Поэзия не должна быть оружием, она должна быть объятием, изобретением, открывающим в других то, что происходит внутри. Открытие, дыхание, дополнение, трепет.

— Буду использовать поэзию, чтобы обнимать и узнавать красивых девушек, — повторил упрямый молодой человек.

— Боюсь, не с этого курса, — язвительно ответил Байрон. — Сомневаюсь, что после столь возвышенного заявления о намерениях вы добьётесь большого успеха.

По аудитории разнёсся громкий смех, и смущённый студент замолчал, бросив на Байрона раздражённый взгляд.

«Я знаю, что ты думаешь, мой мальчик. Считаешь, что я хорошо проповедаю, а поступаю плохо. Ты задаёшься вопросом, какое право имею читать тебе нотацию, когда очевидно, что сам развлекаюсь со своими студентками в горизонтальной, вертикальной и наклонной плоскости, используя Роберта Фроста в качестве ловушки. Если я скажу тебе, что никогда не заставлял ни одну женщину попадать в сеть из зеркал, ты не поверишь».

Байрон продолжал задавать тот же вопрос другим студентам, получая самые разные ответы: застенчиво искренние, принудительно категоричные, какое-то смущённое молчание, а потом эти глаза. Эти чудесные тёмные глаза.

Они принадлежали той самой девушке, кого он мельком увидел у входа. Той, что заставила его остановиться, чтобы понять, была ли она видением или необыкновенной реальностью. Нет, это было не видение. Это не было следствием недосыпа. Она действительно была прекрасна. Великолепная тёмная Мадонна, совсем не ангельская. Она послала его подальше взглядом и словами. Это был практически первый случай, когда девушка отреагировала так враждебно, а он не сделал ничего, что это заслуживало.

И вот она смотрит на него с той же ненавистью в глазах. Шокирующие глаза, воспетые в стихах Бодлера «Гимн красоте».

Скажи, откуда ты приходишь, Красота?

Твой взор — лазурь небес иль порождение ада?

Эта молодая женщина таила в себе что-то одновременно чистое и порочное. Не из-за того, что она сказала до лекции, а из-за этих глаз, похожих на водовороты на дне пруда. Из-за этих тёмных, как морская волна, глаз. Очевидно, Байрон не мог сказать ей ничего такого личного, поэтому задал тот же вопрос, который уже задавал остальным.

— Что такое поэзия?

Она поджала губы, самые красивые губы, которые он когда-либо видел. На девушке не было ни капли косметики, даже тени помады, и всё же она была самой чувственной вещью — не только человеком, но и вещью, и цветком, и ракушкой, и драгоценным камнем, абсолютно всем, на что он когда-либо обращал внимание. Ему мгновенно, без всякой разумной связи, вспомнилась статуя Бернини «Похищение Прозерпины». Эта воинственно выглядящая девушка напомнила ему юную дочь Юпитера, похищенную царём подземного мира.

«Так, а теперь прекрати. Слишком много поэзии иногда вредит».

Девушка вела молчаливую борьбу глазами с глазами других людей, которые повернулись посмотреть на неё. Она словно ненавидела его за то, что он сделал её центром внимания. Но она не сдалась и в конце этой маленькой нерешительной войны твёрдо заявила:

— Выживание.

Байрон испытал очень странное ощущение нереальности происходящего. Оно длилось недолго, ровно столько, чтобы дать себе несколько дельных советов.

«Перестань пялиться на эту проклятую девчонку и веди лекцию достойно, не думай о ней обнажённой, как Прозерпина с нежной кожей в объятиях твоих рук».

Поэтому он заставил себя не обращать на девушку внимания и обратился к следующим. Он даже не стал комментировать её ответ. Перешёл к более академическим темам, и остаток часа провёл по этим безошибочным маршрутам. Но пока Байрон говорил, пока слышал собственный голос, почти звенящий в тишине, он не мог не задаваться вопросом, что она имела в виду, что думала, что скрывала и как поэзия помогла ей выжить.

Глава 3

Франческа

Я не искала эту работу. И близко бы не подошла к такому заведению, даже если между лопаток мне приставят девятимиллиметровый ствол. Всё устроила Энни, а эта женщина — чёртова смесь между ангелом и генералом СС. Не переставая наблюдать за миром с видом печальной пастушки, чьё стадо пропало, она прижимает тебя спиной к стене. Признаюсь, меня она поставила в тупик. Как сказать «нет» той, кто считает тебя достойной рая и даже больше, чем святой Павел после того, как его окутал свет Божий у ворот Дамаска?