В тюрьме и на «воле»

Команда — идти. Идем по разбитым камням мостовой, мимо

лавчонок с узкими ставнями и нависшими крышами. Рынок

ремесленников. Кузнецы, котельщики, ткачи, шорники

приветствуют нас. Идущий впереди нас сержант жандармерии

Раскалывает толпу надвое. Люди тянутся за нами хвостом.

подкованные сапоги жандармов цокают по камням.

— Кто такие? — слышатся голоса.

— Политические...

— Коммунисты, что ли?

— Они самые. Поймали недавно. Разве не слыхали, что их

везут сюда?

Слова ударяются о стены домов, эхом разносятся по городу.

Пока я иду по этим улицам под конвоем жандармов, перед

моими глазами снова оживает кровавая сцена, свидетелем

которой я был в детстве.

Было мне тогда, наверное, лет шесть, но я все хорошо

помню... Дождь лил, как из ведра. Народ, так же вот как

сейчас, высыпал на эти улицы. Султанские жандармы в феска

Прикладами расталкивали толпу, прокладывая себе путь. На

одном из штыков покачивалась человеческая голова. Позади

несли привязанное к длинному шесту обезглавленное тело.

Это были останки народного героя крестьянина Сандыкчи

Шюкрю. В течение долгих лет держал он в страхе окрестных

помещиков и городских богачей. При виде этого страшного

шествия люди останавливались и плакали, а некоторые

разражались проклятиями.

Наша семья была родом из другого города. Я жил здесь

у родственников. Вскоре после расправы над Сандыкчи меня

взял к себе в Стамбул дядя. Это был хороший, добрый

человек. Часто по вечерам садился он на скамейку у окна и, глядя

на стены стамбульской крепости, на Мраморное море, на

далекие вершины гор, пел дестан о Сандыкчи. Сандыкчи

был подлинным героем. В последнем бою он с кучкой

крестьянских парней сражался против целого полка солдат. На всю

жизнь сохранилось во мне глубокое уважение к этому

простому крестьянину, который взялся за оружие, чтобы бороться

против насилия и гнета.

ТЮРЕМЩИКИ

Мы снова выходим к берегу моря. Высокая, поросшая мхом

массивная стена окружает каменное здание. Вверху по ней

протянута колючая проволока, на углах стоят часовые.

Вмурованные в стену маленькие железные ворота выходят на

небольшую площадь. Над воротами огромная надпись: «Глав-

ная городская тюрьма». Седоусый надзиратель с палкой в руке

отворяет маленькую квадратную дверцу. Через нее, словно

через горлышко бидона, нас проталкивают внутрь тюрьмы.

Мы проваливаемся в полумрак, ощупью идем по коридору,

похожему на катакомбы. Надзиратель останавливает нас у

одной из дверей. На ней табличка: «Дирекция». Надзиратель

оглаживает усы, проводит рукой по пуговицам мундира,

откашливается и, постучав, толкает дверь.

Перед нами комната с низким потолком. Все в ней как

будто плывет в дыму. Курят разом несколько человек. За

одним из столов, заваленным бумагами, остроносый, с

крысиным лицом человечек перелистывает дела. На другом столе,

напротив, стоит кальян, слышится его глухое урчание.

Темнолицый толстяк с отвисшим животом держит в руках толстую

кожаную трубку кальяна. Изо рта и из носа у него валит дым.

По сторонам в креслах развалились два жандармских офицера.

Один из них похлопывает себя стеком по голенищу. Мутными

глазками осматривает нас с ног до головы. Говорит он так,

словно жует смолу. С явным намерением поиздеваться ехидно

спрашивает:

— Коммунисты?

— Да,— отвечаю спокойно.

Физиономия офицера краснеет, как от пощечины.

— Ого, какие храбрецы! Им, видно, все нипочем... Только

коммунизм ваш в кемалистской Турции не пройдет, с этим

товаром сюда лучше не соваться!

— Коммунизм не картошка, на базаре не продается...

Мой ответ подбрасывает офицера с кресла:

— Эта шутка вам дорого обойдется. Надзиратель, отведи-ка

их в предварилку! Наручников не снимай, пусть научатся как

следует разговаривать!

Грохнув дверью, офицер выходит.

— Хлопот с ними у тебя, господин начальник, будет

много,— говорит второй офицер, обращаясь к толстяку,

курящему кальян.— Не знаю, понимают ли они, что такое кнут и что

такое пряник? Надзиратель, сними-ка с них наручники!

Здоровенный детина чуть не выворачивает нам кисти, но

наручников не снимает.

— Тебе сказали, снимай наручники! Чего руки ломаешь?! —

строго говорит мой товарищ.

Толстяк, которого называют начальником, паясничает:

— Господин старший надзиратель! Будьте повнимательней.

Тут только я замечаю, как странно одет этот «начальник».

Котелок, засаленный смокинг, рубашка в горошек без

галстука заправлена не то в шаровары, не то в брюки, на ногах

узкие галоши с загнутым кверху носком.

Котелок вместо фески, смокинг вместо халата да нечто

среднее между старыми восточными шароварами и

европейскими брюками — вот и вся перемена, которая произошла за

годы республики в облике начальнике тюрьмы, служащего

здесь со времен султана Абдул-Хамида. Так выглядит в

нашей «республике» одна из «великих» реформ, которыми

хвастаются кемалисты.

— Я сам когда-то в этой тюрьме сидел... За тридцать лет

поседел на этом деле. Кого только не видел, каких только

буйных в чувство не приводил!.. Надзиратель, веди-ка этих в

карантин. Обыщи как следует. Бумаги, карандашей чтоб не

было!

«ВЕЧНЫЙ КАМЕНЬ»

Проходим через одни железные двери, через другие. За

второй дверью маленький узкий дворик. Разношерстная толпа