В тюрьме и на «воле»

встречает нас гулом голосов, окружает плотным кольцом.

Надзиратель кричит:

— Прочь!.. С дороги!

Никто не обращает на него внимания.

Высокий арестант загораживает надзирателю дорогу.

«Стой»,— говорит его тяжелый взгляд.

— По обычаю, каждый переступивший порог этой ямы

должен в честь святого — покровителя острожников — посидеть на

«вечном камне». — И указывает на серый камень в углу двор?..

Перекрывая шум голосов, кто-то кричит:

— Большевик! Большевик! Где ты? Привели твоих!

Перед нами появляется юноша лет 18 — 19. Он пожимает нам

руки.

— Желаю поскорей выбраться отсюда! — произносит он

вместо приветствия.

— Спасибо, земляк!

Кругом только и слышится:

— Поскорее выбраться... Пошли аллах здоровья!

— Молодые еще...

— Откуда родом? Кто они, турки?

— За что их взяли?

— Тьфу! Да не слыхал ты, что ли?! Они землю крестьянам?

хотели дать.

— Какую землю? Кому дают? Постойте, дайте и мне

посмотреть.

— Да погодите вы!.. Они устали...

— Большевик, посади-ка своих на «вечный, камень»! Р1ди

сюда, земляк!

— Эй, тащите кофе!

Мы усаживаемся на «вечный камень».

Затянутый в талии крестьянский парень в национальной

одежде лазов i протягивает нам свою табакерку:

— Попробуйте моего табачку, земляки.

И со всех сторон к нам тянутся табакерки, кисеты,

портсигары:

— Моего заверните... Моего закурите.

Все глаза устремлены на нас. Какие глубокие это глаза! Но

взгляд у них невидящий. Все говорят здесь невпопад.

Некоторые совсем как немые. Немыми ведь бывают от глухоты, но

эти люди слышат всё. Почти все в тюрьме становятся такими.

Быстро узнают, что делается на воле, но истолковывают все,

как им хочется. О нас они тоже слышали задолго до того, как

нас привезли сюда. Они внимательно осматривают нашу

одежду на груди и у пояса. Очевидно, ищут следы от патронташа.

Ищут и не находят. Вовсе не похоже, чтоб мы носили

оружие. Но в их воображении живет совсем иное представление

о нас. Их взоры как бы говорят нам: разве может быть, чтобы

человек, который поднялся против Анкары, против

правительства, не носил оружия? Один из арестантов долго с

восхищением смотрит на моего высоченного товарища, на его

широкие плечи и говорит:

— Этот парень уложил не меньше сорока.

Пожилой седобородый крестьянин подходит к моему

товарищу, берет его за руку:

— Сынок, я ведь тоже из-за земли попал сюда. Послушай,

как было дело...

— Брось, Кыро! Дай им кофе выпить. Все-то ты болтаешь,

душу отводишь...

Неожиданно толпа вокруг нас расступается, появляется

старший надзиратель:

— Поднимайтесь на второй этаж. Живо! Там ваша камера.

Мы вас посадим в карантин...

Не успевает надзиратель договорить, как начинается что-то

непонятное,

— Хав... хав... авв... авв...— несется со всех сторон.

Тюремный двор тонет в собачьем лае. Затем слышится сдавленный

смех, улюлюканье.

Физиономия старшего надзирателя становится похожей на

обваренное кипятком свиное рыло. Из гнилого рта брызжет

слюна.

— Коммунисты, марш в камеру! А вам я покажу, как лаять!

Вызову жандармов, тогда поговорим!

Он вталкивает нас в камеру, задвигает железные засовы.

Снова поднимается собачий лай. Потом все утихает.

Не проходит и получаса, как у зарешеченного окошка

нашей камеры показывается юноша, которого заключенные

называют Большевиком. В руках у него, жестяная кружка и медная

тарелка с едой.

— Не обессудьте, земляки... Чем богаты...

— Мы сыты, паренек. Не беспокойся!

Но Большевик не слушает нас и просовывает еду через

решетку.

— Скажи, что это был за лай?

— Ничего особенного. Так всегда встречают старшего. Мы

его псом прозвали. Если этот пес будет щерить на вас зубы,

не обращайте внимания, не укусит... Курить у вас есть что?

Может, вам еще чего надо?

Во дворе снова показывается старший надзиратель. Его

длинная физиономия с ввалившимися щеками действительно

очень похожа на песью морду. Ходит он тоже, как

состарившийся цепной пес.

ТЮРЕМНЫЙ ДВОР

В тюрьме два этажа. Ночью из окошек камер на первом

этаже можно увидеть звезды на небе. С верхнего этажа перед

глазами расстилается только безбрежное, свободное море. От

этого бескрайнего простора нас отделяет лишь высокая стена,

опоясанная колючей проволокой. Между стеной и зданием

тюрьмы небольшое мощеное пространство шириной в 7 и

длиной в 40 метров. Это тюремный двор — место для прогулок

заключенных.

Сколько дней мы смотрим на этот дворик через решетку

узкого окошка нашей камеры? По утрам, как только откры-

вают двери общих камер, арестанты, как овцы, выпущенные

из загона, высыпают сюда. Они ходят из угла в угол, взад и

вперед, навстречу друг другу. Стук кованых ботинок

доносится то справа, то слева. Из угла в угол мечутся звуки. Можно

разобрать обрывки фраз:

— ...какой тут, уплатить! Погубили нас налоги..,

— ...а у тебя есть что отдать-то им?-

— ...сборщик налогов...

— …его Азраилом — ангелом смерти — зовут,.,

— ...он стрелял в сторожа...

— ...разве я знаю, куда пуля гаду угодит?..

— „.он наше поле силой отобрал. Свидетели его. Денег

много, у него сила...

— ...он господин, а ты бедняк...