В тюрьме и на «воле»

смешивается. Арестанты набрасываются друг на друга. Летят

в головы кувшины, кружки. Чайные стаканы со звоном

разбиваются о каменные стены. Пущенный с силой огромный

глиняный кувшин вдребезги разносит кофейную «лавочку»

Карачалы.

Заблестели кинжалы, ножи. Шайка Карачалы оказалась

прижатой к «банному» углу. Шабан, Большевик, Чете

подбегают к нам. Крики и шум во дворе усиливаются. Карачалы с

мангалом (жаровней) в одной и с ножом в другой руке угрем

вьется по крошечному дворику. Его преследует Бекташ с

огромным тесаком в руках. Карачалы отколот от своей шайки.

Крики летят со всех сторон:

— Держи!

— Убью, как собаку!

По стенам мечутся тени. Уже не разобрать, кто где. Вот

Карачалы удирает от Бекташа. Он быстро взбегает по

ступеням на террасу. Бекташ настигает его. Он весь в крови. На

мгновенье они останавливаются лицом к лицу, вперив друг

в друга взгляд: пара черных и пара карих глаз. Неожиданно

из двери соседней камеры вылетает мангал и выбивает нож из

рук Карачалы. И в тот же миг Бекташ вонзает тесак в грудь

своему противнику. Пронзительный крик перекрывает шум.

Карачалы, как метла, падает с террасы головой вниз. На

дворе все перевернуто вверх дном. Калафатчи из окошка своей

камеры кричит во все горло; от страха глаза его вылезли из

орбит.

— Жандармы! На помощь!.. Убивают!

Типуки, остановившись посредине двора, оглядывается на

крик. Нагибается, вытаскивает тесак из груди Карачалы и

резким броском пускает его на голос в окошко камеры:

— На-а! Вот тебе помощь!

Тесак, сверкнув на солнце, как огненная стрела, вонзается

в раму окошка.

Калафатчи издает страшный вопль:

— Спасите! Это — дело рук коммунистов!

Схватив зловонную парашу, мой товарищ выплескивает ее

через решетку в физиономию провокатора.

По стене бегут жандармы. Офицер командует:

— Заряжай!

Защелкали затворы. Сцепившиеся во дворе арестанты

отпускают друг друга. Дула винтовок смотрят вниз.

На стене — начальник местной жандармерии, прокурор,

вали и «хозяин» вилайета помещик Матараджи.

Офицер приказывает:

— Всем бросить ножи! Буду стрелять!

Часть арестантов, пятясь и пряча ножи за спиной,

выстраивается у стены. Дула винтовок смотрят нам прямо в глаза. На

дворе стонут раненые, валяются тела убитых. По камням течет

кровь.

Арестантов загнали в камеры. Нас заперли. С этого дня нас

никогда уже не пускали к другим арестантам, никогда не

выводили на прогулку во двор: ни здесь, ни в других тюрьмах

Трупы убрали, раненых бросили в камеру горцев. Бекташа

и многих других заковали в кандалы. Все усилия

прокуратуры найти «зачинщиков» оказались тщетными. На допросах

все арестанты отвечали:

– Виноват сам Карачалы.

Карачалы был слепым орудием начальника тюрьмы и стал

жертвой тактики своих хозяев. Набросившись с руганью на

лазов, он полагал, что турки, как обычно, поддержат его и

нападут на них, но все оказалось иначе.

– Это первый случай в здешней тюрьме, когда турки вы»

ступили вместе с лазами против тюремного распорядка,—

признался сам начальник тюрьмы.

ЗДРАВСТВУЙ, СТАМБУЛ!

Из Анкары пришла телеграмма — снова переводят. Однажды

утром на нас надевают наручники, сажают под охраной трех

жандармов на пароход,— и вот мы в Стамбуле! В наручниках

идем пешком с Галатской пристани к мечети Айя-София. Когда

вступаем на мост через Золотой Рог, на мгновенье нам

кажется, что мы никогда не видели этого города, словно впервые

спустились с гор или пришли из глухой деревеньки. Но я в

нем знаю на память каждый переулок, каждый камень. Как

свои пять пальцев, я знаю его рабочие районы, спуски и

подъемы в кварталах бедняков, разбитые булыжные мостовые,

темные, грязные, узенькие улочки и тупики. Я знаю районы,

где мрет от голода беднота. Я знаю районы, где кутят и

прожигают жизнь оборжавшиеся богачи. Я люблю этот город.

Я люблю его трудовой люд. Я люблю Стамбул — сердце

политической жизни Турции, колыбель ее рабочего класса.

Нас бросают в предварилку — один из подвалов бывшего

султанского министерства жандармерии. Ни воздух, ни

дневной свет сюда не проникают. Тускло светит электрическая

лампочка. Большая часть пола покрыта испражнениями.

В одном углу лежит израненный крестьянин. В гноящихся

ранах у него копошатся черви. Он умирает. Стоит тяжелый

трупный запах.

В тот же день нас вызывают к старшему прокурору. Едва

переступаем порог, как слышим вопрос:

– Члены коммунистической партии?

Вместо ответа мы сообщаем, что в жандармской

предварилке умирает тяжело раненный крестьянин. Прокурор

пропускает это мимо ушей. Продолжает свое. Перелистывает кипу

лежащих перед ним бумаг, засыпает нас вопросами. Тогда мы

заявляем, что отказываемся отвечать на вопросы до тех пор,

пока не прекратят пытать крестьянина Шерифа из деревни

Чаталджи, который умирает в двух шагах от прокуратуры.

Прокурор продолжает свои вопросы. Мы молчим. Видя, что

дело не двигается, он приказывает жандарму увести нас.

До вечера нас держат в здании суда. Стены этой

предварилки пестрят рисунками, ругательствами, именами,

написанными карандашом или просто выцарапанными каким-

нибудь твердым предметом. В одном из углов выцарапаны