В.А. Жуковский в воспоминаниях современников
Шрифт:
удивительное разнообразие по самому характеру поэтов и по содержанию
стихотворений. Такое приобретение разветвило направление и нашей поэзии. Мы
особенно почувствовали успехи в языке нашем и в искусстве с появлением
"Орлеанской девы", соединяющей в себе все тоны поэзии и все очарование
драмы, развитой свободно и так счастливо примиряющей историю с поэзиею.
Великолепные празднества, приготовленные в Берлине в честь августейших
гостей, равно вдохновляли поэта. "Лалла Рук" Мура навела берлинский двор на
мысль
поэмы удостоила принять на себя государыня великая княгиня. Стихи
Жуковского, изображающие Лалла Рук, восхитительны:
Мнил я быть в обетованной
Той земле, где вечный мир;
Мнил я зреть благоуханный.
Безмятежный Кашемир;
Видел я: торжествовали
Праздник розы и весны
И пришелицу встречали
Из далекой стороны.
И блистая, и пленяя --
Словно ангел неземной --
Непорочность молодая
Появилась предо мной;
Светлый завес покрывала
Отенял ее черты,
И застенчиво склоняла
Взор умильный с высоты.
Все -- и робкая стыдливость
Под сиянием венца,
И младенческая живость,
И величие лица,
И в чертах глубокость чувства
С безмятежной тишиной --
Все в ней было без искусства
Неописанной красой25.
Но когда он описывает ее как олицетворение самой поэзии, какой-то
обаятельный трепет чувствуется в сердце.
Так пролетела здесь, блистая
Востока пламенным венцом,
Богиня песней молодая
На паланкине золотом.
Как свежей утренней порою
В жемчуге утреннем цветы,
Она пленяла красотою,
Своей не зная красоты.
И нам с своей улыбкой ясной,
В своей веселости младой,
Она казалася прекрасной,
Всеобновляющей весной.
Сама гармония святая --
Ее нам мнилось бытие,
И мнилось, душу разрешая,
Манила в рай она ее.
При ней все наши мысли -- пенье!
И каждый звук ее речей,
Улыбка уст, лица движенье,
Дыханье, взгляд -- все песня в ней26.
Из одного места в письме Жуковского к другу ближе и точнее можно
узнать, какими удовольствиями пользовался он во время пребывания своего за
границей. "Самая лучшая эпоха жизни моей после разлуки с вами27 (говорит он)
есть 1821 год. Я постранствовал по Европе: провел веселые полгода в Берлине;
потом видел часть Германии, прелестный Дрезден с его живописными
окрестностями; обошел пешком Швейцарию; прошел через Сен-Готар в Италию;
был в Милане; плавал по Lago Maggiore; любовался Боромейскими островами;
через Симплон и Валлис прошел
к подошве; видел великолепие и прелестьприроды на берегах восхитительных швейцарских озер; плавал по Рейну;
любовался его великолепным водопадом, его замками, его богатыми
виноградниками -- и все это оставило на душе то волнение, какое оставляет
быстрый сон, исчезающий в минуту удовлетворения. Не описываю вам
подробностей -- может быть, вы будете иметь их печатные. Путешествие сделало
меня и рисовщиком: я нарисовал au trait {контуром (фр.).} около 80 видов,
которые сам выгравировал также au trait. Чтобы дать вам понятие о моем
искусстве, посылаю мои гравюры павловских видов. Также будут сделаны и
швейцарские; только при них будет описание".
XIII
По возвращении в Петербург Жуковский поселился ближе к Аничкину
дворцу, сперва в Итальянской улице, где ныне Михайловская площадь, а потом на
Невском, прямо против дворца28. Там и здесь собственные комнаты его были в
квартире семейства А. Ф. Воейкова, который в 1820 году перешел на службу
сюда, оставив дерптскую кафедру. В это время у Жуковского не было
определенного дня, в который бы собирались к нему друзья его. Зато он каждый
день видел многих из них, навещавших его. Свободные вечера проводимы были
по большей части у Карамзина, где, как в центре умственной деятельности,
соединялись тогда представители высшей образованности и вкуса. В первом году
по прибытии из-за границы Жуковский отдельно издал поэму "Шильонский
узник", приготовляя уже к печатанию все стихотворения свои третьим изданием,
которое и явилось 1824 года.
Посреди вседневных трудов своих, педагогических и литературных, он
еще принужден был в этот период жизни бороться с напором тягчайших
сердечных испытаний. В 1823 году суждено ему было видеть друга своего, поэта
Батюшкова, в болезненном расстройстве души. Жуковский был готов на все
решиться, чтобы лично содействовать избавлению страждущего от ужасного его
положения. Нельзя представить ничего трогательнее слов Жуковского, которые
сохранились в одном его письме в Николаев29 во время пребывания Батюшкова в
Симферополе. "Хочу поручить вашему нежному попечению друга (писал он),
которому друг и вы заочно, ибо знаете его душу. Говорю о нашем поэте
Батюшкове. Он теперь находится в Симферополе. Не смею назвать его болезни
помешательством: этого слова не хочется ни произносить, ни писать. Но его
болезнь похожа на помешательство. Он сделался дик, отчуждился от всех друзей:
подозрение овладело его душою; он уверен, что его окружают какие-то тайные
враги, хотят лишить его чести и очернить пред правительством. Теперь слышу,
что еще новое к этой мысли присоединилось: желание смерти. Болезнь такого