В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

он там с этой целью, преимущественно в Павии, где подружился с знаменитым

профессором хирургии Скарпою, и в Вене, где посещал практические заведения

под руководством хирурга Руста и офтальмолога Бэра. Кроме того, будучи

отличным пианистом, он очень коротко познакомился в Вене с Бетховеном.

Возвратясь на родину, Мойер в 1812 году заведовал хирургическим отделением

военных госпиталей, сначала в Риге, потом при университетской клинике в

Дерпте, и в 1815 году выбран здесь был профессором хирургии. Он пользовался в

Дерпте большим уважением не только сослуживцев, но и общества и привлекал

всех образованностью и приветливым своим характером. Принадлежа к какой-то

масонской ложе, Мойер сделался в Дерпте главою всех приверженцев масонских

идей. По увольнении Клингера от должности попечителя Дерптского

университета (в 1817 году) пиетистическое направление, господствовавшее в

тогдашнем министерстве народного просвещения, коснулось и Дерптского

университета и повело войну против рационализма, но, несмотря на эти

обстоятельства, Мойер остался профессором и впоследствии был выбран

ректором университета.

Такая личность, по отъезде Жуковского, могла своим спокойным и

решительным характером усмирить душевные волнения в доме Протасовых. Мать

и дочери искренне уважали его, а зятю стало как-то неловко при таком домашнем

друге; он стал нередко уезжать из Дерпта и наконец отпросился на службу в

Петербург. Удостоверясь в дружеском расположении Протасовых к себе, Мойер

пожелал упрочить эти отношения родственным союзом: он посватался за Марию

Андреевну Протасову. Екатерина Афанасьевна благосклонно приняла его

предложение, а дочь попросила несколько времени на размышление; она

написала к Жуковскому и просила его совета. Это-то письмо и грянуло, как гром,

среди веселой жизни нашего арзамасца и потрясло до оснований построенные на

авось его надежды и намерения! Так как письмо Марии Андреевны дает самое

ясное понятие о благородстве и величии души ее, то мы должны сообщить его

здесь. Нам станет еще понятнее, как привязанность к такому "неземному

созданию" могла на всю жизнь освещать и наполнять душу поэта верою в доброе

и прекрасное:

"Дерпт. 8-го ноября 1815.
– - Мой милый, бесценный друг! Последнее

письмо твое к маменьке утешило меня гораздо более, нежели я сказать могу, и я

решаюсь писать к тебе, просить у тебя совета так, как у самого лучшего друга

после маменьки. Vous dites, que vous voulez me servir lieu de p`ere! {Вы говорите,

что хотите быть мне вместо отца! (фр.).} О, мой дорогой Жуковский, я принимаю

это слово во всей его цене и очень умею понимать то чувство, с которым ты его

сказал. Я у тебя прошу совета так, как у отца: прошу решить меня на самый

важный шаг в жизни, а с тобою с первым после маменьки хочу говорить об этом и

жду от тебя, от твоей ангельской души своего спокойствия, счастия и всего

доброго. Je veux me marier avec Moier! J'ai eu occasion de voir, combien il est noble,

combien ses sentiments sont 'elev'es, et j'esp`ere, que je trouverai avec lui un parfait

repos. Je ne m'aveugle pas sur ce que je sacrifie, en faisant ce pas-l`a, mais je vois aussi tout se que je gagne. D'abord je suis s^ure de faire le bonheur de ma bonne maman, en lui donnant deux amis {Я хочу выйти замуж за Мойера! Я имела случай увидеть,

насколько он благороден, насколько возвышенны его чувства, и я надеюсь, что

найду с ним совершенный покой. Я не слепа относительно того, чем жертвую,

делая этот шаг, но я вижу также все, что выигрываю. Прежде всего я уверена, что

сделаю счастливой свою добрую мать, дав ей двух друзей (фр.).}. Милый друг, то,

что теперь тебя с нею разлучает, не будет более существовать. В тебе она найдет

утешителя, друга, брата. Милый Базиль! Ты будешь жить с ней, а я получу право

иметь и показывать тебе самую святую, нежную дружбу, и мы будем такими

друзьями, какими теперь все быть мешает. Не думай, ради Бога, чтобы меня кто-

нибудь принуждал на это решиться. <...>"

Легко себе представить, какое впечатление эти письма сделали на бедного

нашего друга. Он не верил тому, что Мария Андреевна решилась идти замуж

добровольно, без принуждения; он подозревал Екатерину Афанасьевну в том, что

она была единственною виновницей жертвы дочери. Он оспаривал все уверения

Марии Андреевны и умолял ее по крайней мере отсрочить свое решение еще на

год:

"Я сам люблю Мойера; я видел его во все минуты прекрасным человеком,

я почитаю его способным дать тебе счастие. Но я прошу одного, не по

принуждению, свободно, не из необходимости, не для того только, чтобы бежать

из семьи и где-нибудь найти приют. Вот мысль, которая убивает меня".

Переписка эта, в 70 мелко написанных страниц в четверку25, носит на

себе отпечаток сильнейшего душевного волнения и исполнена чувств и мыслей,

выраженных со всею силою пламенной страсти языком, подобного которому не

могло бы создать никакое искусство. Как переписка Шиллера и Гете с любимыми

ими женщинами в немецкой литературе, так переписка Жуковского с Марией

Андреевною и ее матерью, хранимая, как драгоценное сокровище, у Авдотьи

Петровны Елагиной, могла бы занять почетное место в литературе русской; она

пленила бы каждого как наружною, так и внутреннюю своей прелестью.

Наконец, не будучи в состоянии представить себе, что дерптские события

произошли именно так, как писала Мария Андреевна, Жуковский решился сам

ехать в Дерпт и лично удостовериться в случившемся. В январе он прибыл туда и,