В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

На гибель сопостата;

Кто слабость падшего щадит

И грозно мстит за брата!

Он взором жизнь дает полкам;

Он махом мощной длани

Их мчит во сретенье врагам,

В среду шумящей брани!

Ему веселье -- битвы глас!

Спокоен под громами:

Он свой последний видит час

Бесстрашными очами!

Читая изображение лучших полководцев нынешней войны, думаешь, что

Певец в самом деле родился в шумном стане военном, возрос и воспитывался

среди копий и мечей, сопровождал храбрых в грозные, кипущие битвы, замечал

отличительные черты их мужества и ныне их воспевает.
– - Какой воин, особенно

родившийся под сению кремлевских стен, какой воин не воскипит огнем

мужества, внимая восторженному сим чувством Певцу?
– - Неувядаемы цветы,

которые бросает он на славные могилы Кульнева, Кутайцева и Багратиона, и

стонущие над ними звуки его лиры столько же бессмертны, как и дела их.
– -

Поэту знакомы, конечно, все прелести дружбы: для того-то он так хорошо

описывает ее.

Многие говорят, что чувство сие более не существует на свете: -- сделаю в

его пользу небольшое отступление от предмета моего.
– - Советую им заглянуть в

стан военный: там верно увидят они дружбу, покоящуюся под щитом

прямодушия и чести. Военным не знакома двуличная учтивость; светское

притворство чуждо открытой душе их; низкое корыстолюбие было всегда их

первым врагом. Когда храбрый воин подает вам свою руку, верьте, что он подает

вам тогда сердце свое. Когда он говорит вам: будь мне другом!
– - тогда знайте,

что он, для ваших нужд, готов вынуть последний рубль на дне своего кошелька;

что он в пылу битв, не рассуждая об опасностях, не делая расчислений, станет за

вас грудью и, для сохранения вашего имени, почтет жизнь свою должною

жертвою. Оресты и Пилады не чрезвычайные явления между военными. Если бы

господа новейшие философы потрудились перешагнуть за порог мирного их

кабинета и заглянуть в дымные бивуаки, где последний сухарь делится пополам

для брата, где несколько воинов защищаются одним соломенным щитом от бурь и

ненастья и часто одним плащом согреваются; если бы мудрецы сии последовали

за храбрыми в борьбу грозных битв, где друг выручает друга из объятий смерти,

то невольно бы признались они, что священное, великое чувство дружбы еще в

свете обитает.

Но любовь -- краса, богатство и награда воина -- еще прелестнее в устах

Поэта.

Любовь одно со славой!

Пускай судьба сблизит два существа непостижимою тайною взаимности:

пускай свяжет сердце их узлом чистых, вечных наслаждений, познакомит их с

блаженством земного и небесного рая -- и тогда пусть отделит одно существо от

другого, чтобы препоручить его опасностям брани, на защиту милой!

Тот смело, с бодрой силой

На все великое летит!

Нет страха, нет преграды!

Чего, чего не совершит

Для сладостной награды?..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Отведай, враг, исторгнуть щит,

Рукою данный милой!..

Святой обет на нем горит:

Т_в_о_я_ и за могилой!

И умереть приятно за ту, с которою нам так сладостна была жизнь!

Когда ж предел наш в битве пасть,

Погибнем с наслажденьем!

Из строфы: Доверенность к Творцу -- и следующей за нею можно

составить прекрасный военный катехизис. Строфа: Но светлых облаков гряда --

самая картинная!2 Нельзя изобразить живее восход зари, час перед битвою, звук

вестового перуна, тревогу в стане; невозможно лучше приготовить сердце к

томной безвестности будущего жребия нашего -- жребия, который развяжет на

кровавом поле узел нашей жизни и счастливейших ее мечтаний.

Время и место не позволяют мне разобрать все красоты Певца; они

бесчисленны! труд сей принадлежит постоянному обитателю мирного кабинета.

Довольно сказать, что "Певец во стане русских" сделал эпоху в русской

словесности и -- в сердцах воинов!

В. А. Жуковский прибыл теперь в Вильну с главною квартирою3; делив с

защитниками Отечества все трудности нынешней войны, он делит с ними здесь и

славу. Мне сказывали, что он был опасно болен, но что молитвами Муз и

попечениями их лучший цветок Парнаса оживает.
– - Чего не делает слава? Целая

страна, целый народ плачут у болезненного одра великого человека, между тем

как холодный долг роет каждый день могилы людей безвестных, и путник с

равнодушием мимо их проходит!

1815

Дерпт, 9 марта. <...> Незабвенна будет для меня беседа, составленная

мною для известного нашего литератора А. Ф. Воейкова, -- беседа, в которой дети

Марсовы угощали по-своему русского поэта. Зато как часто, как приятно угощал

нас по-своему же Александр Федорович и на кафедре, на которой ходили его

слушать наши генералы и простые офицеры4, и в кругу его любезного почтенного

семейства, где дарили нас ласками, приязнью, равнявшеюся даже с красотой

стихов самого Жуковского (которого любят здесь -- и везде читают). Записан в

сердце моем день, когда я узнал и сего скромного, несравненного Певца нашего --

Поэта, коего гению поклонялся я с самого малолетства! <...>

Дерпт, 12 марта. В пребывание мое здесь В. А. Жуковский и А. Ф.

Воейков изъявили желание иметь Историю города сего, достойного примечания

по месту, занимаемому им в летописях наук и политики. Я трудился тогда над

сею Историею; но хотя и обещались сии знаменитые литераторы быть

снисходительными, я не смел показать им трудов моих, по робости, свойственной

молодым писателям, не надеющимся на знания и способности свои. <...>