Варенье
Шрифт:
И вот уж три года она так ходила. И когда ее долго не было, он начинал уже переживать.
Он жил один, был разведен.Женился поздно, в тридцать три года. Жене, Лизе, было двадцатт лет. Она, как и Танька, любила выпить, погулять: в этом отношении они была сестрами. Он еще до свадьбы знал о пристрастии Лизы к спиртному, о ее легком поведении, но думал, одумается, не девочка, замужняя женщина. Два месяца после свадьбы Лиза в рот спиртного не брала, держалась, потом запила. Она нигде долго не работала,увольнялась, потом опять устраивалась на работу. Он понимал, что алкоголизм это – болезнь: человек не хочет, а пьет. Надо лечиться. Все ничего, но когда Лиза стала допоздна задерживаться на работе, и у нее появились провожатые мужчины… это уже слишком. Были скандалы. Лиза в открытую уже изменяла. Раз он нашел у нее в кармане любовную записку, писал некий Владимир из поселка Лунки. Владимир сранивал Лизу с Венерой, называл «моя госпожа». Помимо Владимира, у
Танька захрапела. Он хотел ее разбудить, но не стал: все равно скоро вставать. Он хорошо знал Долгих, работал с ним некоторое время в леспромхозе. Парень вроде ничего. Зачем путаться с замужней женщиной? Нашел бы себе хорошую девку, женился. Лиза, он в этом не сомневался, все рассказывала Сергею, как – Танька. Гуляю, а он все со мной живет, говорила она. Вот зануда. Зануда – это было ее любимое слово.Они потешались.
Танька, может, болтала, а может, правда – собиралась жениться. Николай, жених ее, работал шофером. Танька познакомилась с ним у сестры. У Николая были темные вьющиеся волосы. Он играл в футбол, по утрам бегал. Родители Николая хотели, чтобы свадьба была в кафе «Аметист».
…он тогда хотел дождаться Долгих, поговорить с ним по-мужски; а потом подумал: если бы Лиза не захотела, Сергей бы не пришел. Было, что Лиза сутками не появлялась дома. Она уже крутила роман с Логиновым, мастером «Теплосетей». Он боялся показаться на люди. Кажется, весь город знал о жене-потаскухе и бедолаге-муже. Все только говорили об этом, тыкали пальцем. Смотри! Смотри! Вон мужик идет… Жена у него гуляет, а ему все равно. Она своих любовников домой приводит. А он? Ничего. Нравится ему, видимо. Как он терпит? Вот дурак!
Танька девка была ласковая.
С Лизой все было кончено. Он не мог и не хотел с ней больше жить после всего, что было; и подал на развод. Неужели Лиза мне больше не жена; и я ей – не муж? Мне все равно, с кем она ходит, кто любовники. Оставшись один после суда, он долго не мог поверить, что все это уже в прошлом –любовники, скандалы… Как дурной сон.
И вот он теперь сам любовник. «Пора вставать, – вроде как приказывал он себе. – Еще пять минут можно полежать, но – только пять минут, не больше. Если бы можно было остановить время, тогда не надо было бы вставать и Танька была бы всегда под боком. Но увы! Надо вставать. Время не остановить». Он осторожно, чтобы не разбудить Таньку, слез с кровати, оделся, пошел на кухню, поставил чайник. Он уже позавтракал, когда Танька проснулась.
Она стояла в прихожей в юбке, в лифчике, расчесывала волосы перед зеркалом.
– Полежала бы еще. Чего встала? – спросил он, любуясь крепким женским телом.
– Мне надо идти. Я Николаю сказала, что я у подруги.
– Ну, ну.
– На свадьбу приходи. Свидетелем будешь или тамадой.
Памятник
…дерево, разветленное, – точно раздвинутые ноги… закрытый кинотеатр «Рассвет» в Пойше… Это был сон и не сон, уж больно все живо и ярко, как наяву. Не могло быть так во сне. Но тем неменее, это был сон, я проснулась. Я спала. Значит, все-таки это был сон. …это развлетвленное дерево что-то мне говорило, на что-то намекало, я не поняла. Одно я поняла, – это были мои друзья, они хотели мне добра. Но что может быть у меня общего с деревом? И какая тут может быть дружба? Это же дерево, а кинотеатр – камень. …ни поговорить, ничего… если только вот так, во сне они могли мне предлагать дружбу. Я не досмотрела сон, проснулась. Я долго лежала, восстанавливая в памяти отдельные интересные моменты этого непростого, даже, может быть, вещего сна. Что же хотело сказать мне дерево? Предупреждало ли о чем? Не просто все тут… Возможно, была какая-то тайна.
Да, такое развлетвленное дерево-урод было в городе. Я даже знала где: по улице Маяковского или на площади, в сквере. Найти не трудно. …кинотеатр «Рассвет» был в Пойше, час езды на электричке. В Пойше был хороший базар, цены приемлемые. В восемь утра шла электричка на Пойшу, в четыре – обратно. Я была девчонкой, мы часто с Альбертом, знакомым, ездил в Пойшу на базар за шмотками, да и – так просто, прокатиться. И каждый раз мы ходили в кино, в кинотеатр «Рассвет». После кино – сразу на вокзал, через полчаса –электричка. Удобно. Кинотеатр походил на как крепость – этакий монолит из бетона, три маленьких окошка сбоку. В крепости этой было тепло, светло, уютно. Бегали дети.Утренние сеансы были, преимуществоенно, детские. Мы сидели с Альбертом на последнем
ряду. Альберт щупался, лез рукой мне под платье, целовал. Это было здорово – целоваться в кино. Потом мы ездили с Альбертом в Пойшу как муж и жена. В кинотеатре был буфет, пожалуйста, – кофе,чай. Выпечка, пирожное. Скоро в вестибюле поставили игровые автоматы. У нас с Альбертом уже был ребенок. Мы ездили в Пойшу уже втроем, пили кофе, играли на автомате. Я объедалась пирожным. И вот однажды все это кончилось. Мы с Альбертом больше не ездили в Пойшу, я не объедалась пирожным: мы с ним ругались, целыми днями выясняли отношения. Я подала на развод. Тут перестройка. Переход на рыночные отношения. Все закрутилось, завертелось… Одно за другим закрывались предприятия. Закрылся и кинотеатр в Пойше: стало не до кино. И вот уже прошел дефолт, а кинотеатр «Рассвет» так и не открылся. Неухоженный, мрачный, кирпично-банного цвета, он, как человек деградировал, опускался все ниже и ниже в своем падении. Стоял как памятник.Была глубокая осень. Весна, лето, тепло… – все позади. Уже шел снег, –расстаял. Было сыро, грязно. Я не знала, что надеть: идти в осеннем пальто вроде как холодно, в зимнем – рано. Пошла в осеннем. Краситься не стала, не молодая, так, чуть губы подвела. Пошла я на площадь, что рядом со сквером, и – угадала: там и стояло дерево с развлетвленным стволом. Оно словно ждало меня. Дерево, тополь, было урод – этакие наверху рога, и – совсем не раздвинутые ноги, но – есть ноги кривые, конечно. Я знала одну такую девчонку с кривыми ногами… На лицо – ничего, а вот ноги – кривые.
Десятый час. Пенсионеры уже были на ногах. Много слонялось другого праздного люда – учащиеся, бомжи, безработные …Кто работал, давно уже были на своих рабочих местах, зарабатывали себе и другим на жизнь. Это были рабочие пчелы. Как в ульях. Были и трутни. Я тоже не работала, рассчиталась.Уже месяц прошел, я никуда не ходила, не устраивалась на работу. И так было не плохо. Деньги пока имелись. Праздного люда в городе много. Работников – горстка. К примеру, на судостроительном заводе, градообразующее предприятие, работало полторы тысячи человек.
Ну и на малых предприятиях было занято тысяча, полторы человек; еще тысяча – продавцы, клерки, разного ранга чиновники. Население города пятнадцать тысяч человек. На каждого работника приходилось приблизительно три-пять безработных.
Женщины из ЖКХ в спецовках убирали с площади мусор, волоча за собой капроновые мешки. Лист они давно уже убрали. Мусора было немного – пачки из-под сигарет, вкладыши, пакетики из-под семечек и т. д. Я стояла в стороне от тополя, у магазина, словно ждала кого-то. Маскировалась. Во сне дерево что-то хотела мне сказать, но что, я не поняла. «Бедное дерево, – думала я, – как тебя скрутило. Все деревья как деревья, а ты… Тоже уже в годах». Если бы оно могло говорить, мы бы посудачили. А если дерево – мужчина? Ну и что? Женщина я была одинокая. Но нет, дерево – женщина. Я это чувствовала, у меня была интуиция. Но дерево молчало, молчала и я. Но почему дерево должно говорить? Оно – не живое. А я стояла и ждала, когда оно заговорит. Смешно. Совсем рехнулась баба. «Бедное дерево», – опять подумала я. И я ничем не могла ему помочь. Во сне оно было не так уродливо, угрюмо. Странное дерево. А может, это я странная. Чего я добиваюсь? Чтобы дерево заговорило? Это невозможно. Весной тополь не узнаешь. Много будет зелени. Значит, дерево дышит, растет, живет; и может слышать меня. А может, во сне было лето? Чего я стою? Я, наверно, еще бы стояла, но надо было идти домой. Я купила пряников, творога и пошла через площадь. Дерево провожало меня, я чувствовала. Оно не прощалось со мной. Не прощалась и я. Я часто ходила через площадь, нам еще видеться. Я ничего не знала о нем, кто его посадил, когда… Дерево как дерево, ствол, ветви точно руки, – раздвинутые ноги… Осени яркий лист. Но осенью я его не видела, и весной – тоже. Голое, без листьев мое дерево было – урод.
И дома я много думала о рогоподобном тополе, он у меня стоял перед глазами. В нем что-то было… Так мне казалось. Может, надо было пройти в сквер, подать руку тополю… Может, тогда бы он мне открылся, дал знать. Я почти была уверена, с кинотеатром в Пойше игры в молчанку, как с деревом, не будет. Ведь я была в его стенах. Была зрителем. В нем сохранилось мое я. Я скажу ему: здравствуй, «Рассвет». Помнишь меня, зрителя? Должен помнить.
Вчера я еще думала, ехать не ехать. Утром стала собираться. Было решено. И это решение, мне казалось, было не моим: кто-то меня неволил. Какой она будет, встреча с моим прекрасным прошлым? – гадала я. Я ехала в Пойшу, как к родным.
Я вышла из дома, шел снег, было холодно, холоднее чем вчера, когда я пыталась разговорить дерево. Но диалога с тополем не получилось: он не слышал меня. В вагоне было тепло, так бы, кажется, ехала бы и ехала, и ничего не надо было, даже – есть, пить… Все было. Я ждала контролера. Обычно в это время уже была проверка билетов. Но никто билеты не проверял. И я находила это странным. Можно было не брать билет. А если проверка? Штраф. Я – была законопослушна, и ехать без билета, позориться– не для меня.