Варенье

«Еще немного, еще немного», – опять просил я себя, впору расплакаться. Я совсем сдал в работе: на две лопаты Антона Григорьевича отвечал одной; хитрил, – тянул время… Это было нечестно. Но что я мог сделать? Я с силой воткнул лопату в снег: устал, так устал, чего таиться! Обидно до слез. Хорошим было начало. Я упивался работой. Антон Григорьевич не поспевал за мной, и вот… не рассчитал сил, как в спорте. Я сплюнул, взял лопату, выровнялся в работе с напарником, но – ненадолго. Опять просить себя, давай, давай, я не стал. Несерьезно. Воткнул лопату в снег, огляделся. Антон Григорьевич все так же ровно работал, без спешки. Силы мои были на исходе. Я ждал конца смены. «Когда же это все кончится, – думал я. – Нашли козла отпущения…» Я опять стал считать. …десятая, одиннадцатая… лопата. Я уже не гнался за результатом, работал в пол-лопаты. Незаметно для себя я втянулся, больше не возмущался, работал не плохо не хорошо. Смена шла, и ладно.

– Перекур, – певуче вывел Антон Григорьевич.

Лицо его раскраснелось от напряжения, тоже досталось.

– Дали мы с тобой сегодня план, – сказал он. – Вон сколько перекидали.

Я ничего не ответил, с ног валился от усталости. Антон Григорьевич тоже, чувствовалось, устал. Я думал о лете, – не за горами. Тепло, благодать. Я забыл о работе, вспомнил, когда напарник взялся за лопату. …пятая, шестая… лопата – стал я опять считать, так мне было удобней. Еще час работы, и – все. Час – это не восемь часов. Пятьдесят минут – это уже не час. Все было не так плохо.

Снег легче не стал, все так же тянуло руки, ныла спина. Работа не отпускала меня. В ее лапищах я казался себе ребенком – жалким, беспомощным. Я терпел. И вот оно долгожданное:

– Хорош! Что мы, лошади, что ли. – И Антон Григорьевич крепко выругался.

Без пятнадцати четыре. Я на радостях, нет, это была не радость, а – нечто, что я так сразу не мог объяснить, бросил лопату вниз на дорогу, – черенок отлетел в одну сторону, широкая ее часть – в другую.

Скворечник

Он лежал на диване, думал. Он, может, и рад был бы не думать, но не получалось. В комнате было темно. Жена на кухне собирала на стол, время ужинать. Скоро на пенсию. «Ну и что из этого? – спрашивал он себя. – Возраст. Это никого не минует. Пенсионер – это как старое дерево, старая книга, посуда… калоша… Жизнь, она прошла и еще не прошла. Все в ней было: и хорошее, и плохое…» Он не хотел бы, как некоторые, если бы такая вдруг возможность предоставилась, начать все сначала. Жизнь лучше не стала. Так же в ней было бы и хорошее, и плохое, – в таких же частях. Получилась бы копия. Для молодого – жизнь в охотку, для старого человека – обуза.Так, незаметно за делами, работой, в радостях, горестях проходила жизнь. Человек морально, физически изнашивался, как машина, приходил в негодность, устаревал. Рутинная это работа – жизнь, он бы еще добавил: неблагодарная. Как ни крути – конец неизбежен.

Тридцать лет уже он зарабатывал, работал конструктором, себе на жизнь, иначе – кормился. Чтобы жить – надо работать. Таков порядок. И не человеком он заведен, а так устроена жизнь. Так надо. Человек по природе своей – авантюрист. Каждый день он рискует, выживает. …рискует ежесекундно, ежеминутно; рискует дома, на работе, даже – за обеденным столом. Попала хлебная крошка в дыхательные пути, как это случилось с Ермаковым, и – нет человека. Ермаков тогда дома был один. Некому было ему помочь.

Жена, Наталья, на кухне разогревала голубцы. Поесть он любил. Да и кто этого дела не любил? Корова, и та наровит набить брюхо травой посочней. У человека с животным много общего. То, что человек произошел от обезьяны, свершившийся факт. Раньше он думал, что человек инопланетянин, а – нет. Человек такое же животное, как корова, кошка,только – с мозгами. Человек, он понимает, что надо делать, только вот не всегда делает. Верка, кошка, хитрая бестия. Он иногда, по настроению, разговаривал с ней. Верка внимательно слушала, дергала ушами. Она больше привязалась к хозяйке, к Наталье. Оно и понятно, та кормила ее. Так оно и среди людей: к хорошему человек тянется, плохого – сторонится. На ужин у кошки была рыба. Верка любила ее.

– Валентин, иди ужинать! – громко позвала с кухни жена.

– Иду!

Он встал, прошел на кухню. В майке, в трико. Степенный, с брюшком мужчина. Верка сидела под умывальником, облизывалась. Уже поела. Хорошо Верке: не надо думать о хлебе насущном. «Дурак! Нашел кому завидовать, – садясь за стол у холодильника, на свое место, пристыдил он себя». На ужин также была горячая картошка, грибы. С них он и начал трапезу. Поесть он любил. Наталья хорошо готовила. Все было вкусно.

– Наташа, – отведав грибов, заговорил он. – Чем отличается человек от животного?

Наталья сидела за столом напротив, старательно мяла вилкой в тарелке картошку, делала пюре.

– Чем отличается человек от животного? – не дождавшись ответа, снова спросил он.

– Животное – есть животное, человек – человек, – просто ответила Наталья.

– Ты, Наташа, имеешь в виду, что у человека нет хвоста, как у животного? – с некоторой издевкой спросил он.

Наталья перестала есть.

– …хоть бы и так, – ответила она с вызовом.

Валентин был человек не глупый, как говорится, с головой, и – такие вопросы. Наталья расстерялась.

– Мне вот кажется, – прожевав, продолжал он, – что для Верки мы такие же животные, как Верка для нас. У тебя нет такого чувства?

– Ну, Валентин, ты совсем… При чем здесь Верка? Ты, Валентин, в детство впал.

– Может быть, может быть… – вроде как согласился он.

Ел он много. Думал и ел, ел и думал, одно другому не мешало, даже больше – дополняло. Кажется, выйди он из-за стола, и – правильная, хорошая мысль оборвется: все было взаимосвязано, одно без другого не могло существовать. Думал он о жизни, о пенсии, о Верке…

– Жор, Наташа, на меня напал. Знаю, что нехорошо переедать, а не могу остановиться.

– Следить надо за собой.

«Тебе хорошо говорить, – тяжело вздохнул он. – Может, у меня предрасположенность к полноте». Наталья встала, чуть приоткрыла форточку и опять села за стол. В коротком ситцевом в большую клетку платье она со спины смотрелась как подросток. Она уже поела и сидела за столом за компанию. Он по часу ,а то и больше, ужинал.

– Ладно, хватит! – отодвинул он от себя вазочку с пряниками. – Убери.

Он, наверно, еще бы съел пряник, и – не один.

– Ешь, если не наелся.

– Нет! Хватит! Всему есть предел, мера. Граница.

Наталья не понимала супруга, при чем здесь граница: голодным быть – тоже дело.

Он не всегда ел много: были дни, когда аппетит пропадал. Завтра на работу. Он совсем не чувствоввал себя отдохнувшим, словно и не было выходных. Что он такого сделал за выходные, что устал? Сходил в гараж… Все дела. Наверно, уже возраст сказывался. Завтра опять рано вставать, на работу… надо, надо… Из этих «надо» и складывается жизнь. Может, это «надо» и есть то, что в корне отличает человека от животного? Наталья мыла посуду и делала это легко, играючи, словно всю жизнь только этим и занималась. Верка отправилась в комнату на диван отдыхать. Он тоже бы, наверно лег, завтра на работу. Давно уже он в журнале читал, как кандидат технических наук, уважаемый человек в институте, находясь в здравом рассудке, вдруг ушел из дома. Родные в шоке. Зачем ушел? Для чего? Все было – машина, дача, квартира, хорошая,семья… Чего еще надо? Родные видели его гуляющим в парке, стали следить: куда он – туда и они. Кандидат, не зная куда спрятаться, везде родные доставали, забирается на крышу высотного дома, накануне прошел сильный дождь, и, подскользнувшись, срывается вниз.