Варенье
Шрифт:
Прошел месяц, как Хохрин не работал. Была весна. Валентин Петрович, Потапов, слесарь, на разнарядке рассказывал, пошел на дачу.
Устал на даче. Человек уже не молодой. Лег пораньше спать. Было уже десять часов утра, он все лежит. Такого еще не было. Жена пошла в комнату, он уже холодный. На скамейке в обеденный перерыв теперь спал Порошин Аркадий Сергеевич, тоже сварщик, без пяти минут пенсионер. Сразу после увольнения Хохрина он занял его место. Порошин был на голову выше покойничка, худой. Мужчина он был с гонором, любил показать себя, кто я; когда улыбался было не понять, то ли он действительно рад, то ли злорадствовал. Мелкая дрожь в руках выдавала его как человека неуравновешенного, больного. Его побаивались в ЖКХ. Он мог и побить. Жена у него спивалась. Он тоже пил,но не до такой степени, как его жена, чтобы ничего не помнить. Раз он пришел домой. Жена пьяная спит.
Порошин лежал на скамейке, подложив под голову фуфайку, как это делал Хохрин, сложив на груди руки, точно покойник. Порошин был неплохой сварщик, но только торопился в работе, был брак. Аркадий Сергеевич пришел в ЖКХ после армии и по настоящее время работал в нем.Последнее время все мучился со спиной. Спина отнималась. Больной он ходил на работу: был злой, постоянно с кем-нибудь ругался. И когда только совсем плохо стало со спиной, ушел на больничный. Полтора месяца пролежал в больнице; месяц был на легком труде. На спину он больше не жаловался, похоже, вылечился.
Был выходной, суббота. Лето… Чебыкин ходил в магазин, шел обратно – Людмила Сергеевна, кладовщица, навстречу.
«Слышал? Порошин умер». – «Как умер?»
В пятницу Порошин выглядел неплохо: бодр, весел. Собрался в субботу на рыбалку, и по дороге ему стало плохо. Пока его нашли, пока привезли в больницу, он уже был при смерти.Что-то внутри у него оторвалось.
Кудрин Борис вторую неделю устраивался на работу, проходил медосмотр. Чебыкин работал один. Работы было много. Кудрин был как нельзя кстати. Но он не торопился с работой. Он раньше работал в ЖКХ, но с мастером повздорил, рассчитался. Потом запил. Лечился. Долго потом он не мог найти работу, наконец, устроился к частнику на пилораму. Приходилось работать в выходные. Зимой холодно. Зарплата небольшая.
Борису было сорок два года. Среднего роста, средней полноты… Мужчина симпатичный. Только вот имелась у него одна слабость: он все время хотел спать. Стоило ему сесть, как глаза у него закрывались сами собой. Случалось, он дремал на работе, закрывшись сварочным щитком. Как работник – неплохой, но как соперник – никудышный. Человек он был безынициативный, не лидер. Неделю он со слесарями в конторке мастеров играл в домино, потом ему, видимо, это наскучило, потянуло на сон. Спал он на скамейке; больше на спине, под голову ничего не клал, храпел. Вставал он всегда вовремя, даже – раньше.Человек он был со странностями: вдруг ни с того ни с сего надевал фуфайку, была осень, уходил из цеха. Минут через пятнадцать появлялся. Куда ходил, зачем? Непонятно. С зятем у него были проблемы. Тот нигде не работал и тут решил купить «Москвича» по дешевке, стал просить денег. Борис ему отказал. Зять обиделся.
Тут вдруг среди недели Кудрин не вышел на работу. И на следующий день его тоже не было. Запил? Только через неделю Борис объявился. На правой щеке у него была большая царапина, под глазом синяк. Нос – картошкой. Зять постарался. Он бы у меня получил, рассказывал Борис, но я спал; был выпивши, когда он пришел. Он не давал мне опомниться, палкой меня все по голове. Нос сломал. В милицию жаловаться Борис не пошел: все-таки свой человек.
Прошел месяц после этого инцидента, и Кудрин опять не вышел на работу. Накануне, это было в пятницу, Борис собирался топить баню. В воскресенье Борис оказался в реанимации: в бане стало плохо. Кровоизлияние в мозг, констатировали врачи. Смерть наступила практически сразу.
Новый сварщик, Турицын Сергей, так же, как Борис, работал в ЖКХ. Сергею было за тридцать. Двое детей. Парень высокий, видный. Как и Порошин с Кудриным, он в обед лежал на скамейке, подложив под голову фуфайку; и все кому-то звонил по мобильнику, играл в игры. Прошел месяц, больше, как Сергей устроился на работу. Он кашлял. Вероятно, оттого, что много курил. А так, вроде, проблем у него со здоровьем не было. Месяц – срок, конечно, небольшой; год – другое дело. Хохрин больше года пролежал на скамейке в обед; Порошин – около года; Кудрин – несколько месяцев. У кого какой организм, иммунитет. Месяц – все-таки какой–никакой срок. Сергей пока выглядел неплохо.
После новогодних каникул еще один сварщик был принят на работу. Борис. девятнадцать лет. Зачем еще надо было принимать сварщика? Работы немного. Чебыкин не понимал. Но, как говорится, начальству видней. Борис только начинал работать: все у него еще было впереди – и высокий разряд, и хороший заработок, уважение,
признание в коллективе. Все это приходит с годами. Борису надо было учиться и учиться сварочному делу, чтобы стать хорошим сварщиком.Борис с неделю ходил в столовую, потом стал брать с собой. Обед его был – колбаса, булочка, печенье, чай. Скромно. После обеда сидел за столом, дремал. Тут же рядом сидел Сергей с мобильником, ждал, когда Борис пересядет в кресло, чтобы занять скамейку, лечь. Борис, похоже, не собирался этого делать. Недели две они вот так вот сидели рядом. Потом Сергея перевели в бригаду Орлова. Скамейка освободилась. Борис в обед спал. Почти сразу засыпал. Иной раз просыпал обед. Борис парень так был неплохой, скромный. Узнай он про покойников, наверно, больше бы не лежал, почти уверен был Чебыкин. Борис был диабетик. Отец его также страдал сахарным диабетом. Вчера Борис жаловался на головную боль, собирался в больницу. Он хвалился, что у него там знакомый врач; и врач этот мог ему сделать больничный по знакомству. Но идти на больничный: значило потерять в зарплате. Борис копил на машину.
Во вторник Борис не вышел на работу: не было его и в среду, и в четверг.
Лопата
Я и Антон Григорьевич убирали с крыши снег. Антон Григорьевич был старшим, за бригадира. Он был уже в возрасте, но мужчина – крепкий, невысокого роста, коренастый, плотный. Раньше занимался штангой. Я – недавно демобилизовался, был около двух метров роста,худой.
Высота снежного покрова местами достигала полтора метра. Снег слежался, деревянная лопата трещала под тяжестью. До конца смены оставалось три часа, работали без страховки, монтажных поясов. Крыша была почти прямая, – небольшой уклон. Веревка, монтажные пояса сразу были брошены нами у лестницы. Если человеку на роду написано упасть с крыши, никакой пояс не поможет, считал Антон Григорьевич, и переубедить его в обратном было невозможным: человек упрямый. Я тоже не стал страховаться, хотя: береженого бог бережет.
Каждый год в марте слесаря, обычно одни и те же, убирали с крыши снег. Цех был старый, снег весной тяжелый, не долго и до беды. На базе случай был, тоже в марте месяце, обвалилась крыша, пострадало три человека. В прошлом году я тоже убирал снег, но – с Турицыным. Антон Григорьевич ушел в отпуск. В прошлом году в марте было тепло, тихо, без ветра.
Антон Григорьевич работал – ни одного лишнего движения, как машина. Я так не мог. Еще двадцать минут до перекура, я уже устал. Время тянулось. Лучше было не смотреть на часы, забыть о времени, а я все смотрел на часы. Я кажется, мог еще прибавить в работе, хватало сил. А что потом? Еще два часа работы. Далеко за дорогой стеной стоял хвойный лес, просека, ЛЭП-500, как большой коридор. Земляничное место. Я не мог глаз оторвать от ЛЭП. В лесу все было проще, – не надо кидать снег, насиловать себя, работать, когда не работалось. Никакой зантересованности. Оплата труда повременная, упираться нет смысла. Но все было не так просто: я не мог поступиться принципами, расписаться в своей слабости. Если бы я работал один. Грейферный кран у цеха, надрывно воя, грузил щебень. Я работал из последних сил, с ног валился от усталости. Все! Конец! Неоправданно много сил было отдано первым часам работы, я не рассчитал, и вот результат… «Ну еще немного, еще немного, еще лопату…» – просил я себя. Лопата наливалась свинцом.
– Перекур! – наконец объявил Антон Григорьевич.
Он снял сверху небольшой слой снега, сделал что-то наподобие дивана, положил лопату, сел на нее, закурил. Я последовал его примеру. Первый раз сел: курил все стоя, опершись грудью о лопату. Я все хотел бросить курить, но пока ничего из этого не получалось. Скоро курить мне расхотелось, не радовала глаз и природа, просека, так бы и сидел, сидел… Антон Григорьевич задумался, было о чем: супруга выгоняла из дома, весь цех уже знал. Я не мог не думать о работе: надо было как-то продержаться до конца смены. Но как? Сказать: все, хватит, устал… Но и Антон Григорьевич не двужильный.
Антон Григорьевич уже докуривал, и опять за лопату, снег. …если бы он сказал, что тоже устал, мне было бы легче. Кажется, вот сейчас, сейчас Антон Григорьевич встанет, щелчком отправит сигарету далеко в снег… еще две,три затяжки… Что я мог сделать? Сказать:подожди…
– Ну что, пойдем работать? – опередил меня Антон Григорьевич, встал.
– Пойдем, – сказал я и тоже встал.
«…вторая, третья… лопата», – принялся я считать. Скоро сбился со счета. Лопата стала неподъемной.
Смеркалось. Но до спасительной темноты, когда не видно, оставалось часов пять. Я в это время буду уже дома. Я с остервенением рубил лопатой снег, сбрасывал вниз. Руки были как чужие. Все!