Варенье

И вот новое ДТП. Напасть какая-то. Может, действительно, битая машина притягивает, слышала она такое от водителей. За первым ДТП будет – еще и еще… Битую машину надо продавать, избавляться от нее. Она не хотела бы продавать, привыкла.

– Милиция поехала.

Если бы сын не сказал, она бы не заметила ДПС: была расстроена. Значит, все-таки что-то случилось. Но она не нарушала скоростной режим, не гнала, точно сумасшедшая, как водитель иномарки. Но она скрылась с места происшествия… и это резкое торможение. Но если бы была дистанция между машинами, ничего бы не было. Но она уехала с места ДТП, не оказала первой доврачебной помощи… Испугалась? Сработал инстинкт самосохранения? А может, она прекрасно отдавала отчет своим действиям? Был умысел? Какой пример она подавала сыну? Она ненавидела себя, презирала. Как могла она, порядочная, честная женщина, каковой она себя всегда считала, уехать с места происшествия, отказать в помощи? Она себя не узнавала. Кажется, это была не она, а кто-то другой. Но никого другого не было. Она собственной персоной. Она! Она! И никто другой! И она это хорошо знала, только не хотела признаваться. Выгораживала себя. Искала оправдания. Но не находила. Заявить на себя в милицию, все рассказать? Может, ничего и не было? Никакого ДТП. Она же ничего не видела. Может, иноомарка скатилась в кювет, заглохла. Только она почему-то не верила в благополучный исход. Все было – и разбитая машина, и кровь…

Приехала она домой, Андрей еще не пришел с работы, задерживался.Сын сразу побежал на улицу. Стирать она передумала. Не до стирки. Она всегда почему-то, когда была в неведениии, переживала, отдавала предпочтение в своих переживаниях плохому, не думала о хорошем исходе. И часто она вот так себя обманывала, попусту трепала нервы. И о ДТП она думала только о плохом – разбитой машине… Она ясно представляла себе безжизненное тело водителя, распластавшееся в машине. Кровь. Много крови. Она не могла больше так, побежала в туалет; ее тошнило. «Как убийца. Из кино», – подумала она, имея в виду рвоту. Нехорошо все это было, не к добру. Она хотела бы все рассказать Андрею, выговориться, покаяться, но боялась, что он выболтает все кому-нибудь. Человек он был ненадежный, не умел хранить тайну. А когда выпьет, он болтал без умолку и мог все рассказать. Если бы она раньше заметила эти неровности на дороге… Она не нарушала скоростного режима, не считала себя виноватой. Но через минуту другую она уже во всем винила себя. …скрылась с места происшествия. Она не могла этого простить себе. Испугалась? А может, сознательно не остановилась? И испугалась, и сознательно скрылась с места происшествия. И то, и другое. Но разве такое бывает? А может, ничего и не было? И она зря вот так себя мучила. Она хотела ясности. Скорей бы прошел этот злополучный день, неделя, месяц. Время лечит. Чтобы как-то забыться, не думать о ДТП, убить время до вечера, а там спать, она пошла в магазин за яблоками. Виновата, не виновата –…решала она на улице и в магазине. Если бы водитель иномарки не превысил скорость… Она тоже хороша… за дорогой надо следить. Если бы была дистанция… Если бы… Если бы… Она совсем запуталась.

Она уже шла домой, проходила больницу. На углу, у «Родильного отделения» стоял Паньков, хирург, звонил по мобильнику. Он был в своем коронном, до пят, сером плаще. Высокий. Паньков говорил громко, кричал в телефон:

– Пьяный был! Если бы трезвый был, не разбился! Не справился с управлением!

«Это он! Иномарка», – сразу догадалась она. Не справился с управлением. Вылетел на полосу встречного движения. Значит, разбился… Она же ждала повестки в суд. Водитель иномарки мог записать номер машины. Но теперь какая повестка. Разбился… Как это все нелепо: жил, жил человек, и –раз, как выключить свет, включить, человека не стало.

«Пьяный был. Если бы трезвый был, не разбился. Не справился с управлением. Пьяный был. Если бы трезвый был, не разбился», – мысленно повторяла она за хирургом.

Конечно, пьяный за рулем – это опасно… это чрезмерная возбудимость, замедленная реакция… Пьяному лучше не садиться за руль. Но он же тебя, дура, спасал, отвернувши в сторону. Спасал… «Не справился с управлением». Если бы она раньше заметила эти ямки… Если бы… И все началось сначала: виновата, не виновата…

Придя домой, она накапала себе валерьянки, чтобы как-то успокоиться, а ведь она никогда не пила ее. Она хотела бы все рассказать Андрею, с трудом сдерживалась. После ужина, за телевизором, сын был у себя в комнате, она все-таки заговорила о ДТП, а не хотела:

– Устала я с этой дорогой, – начала она издалека. – Дорога плохая. Ямы. Еду я обратно. Подъезжаю к городу, и тут машина сзади меня вылетает на полосу встречного движения…

О ямках, как она затормозила, не стала рассказывать… Андрей не раз говорил, предупреждал, чтобы она резко не тормозила. Она пропускала его замечание мимо ушей.

– Я не остановилась. Разбился.

– Почему ты думаешь, что разбился? – начал Андрей допытываться.

«Началось. Как следователь, – подумала она. – Раньше не был таким любопытным. С годами, что ли, это?»

– Я не говорю, что разбился. Я уехала. Не видела, – начала она сердиться.

Она жалела, что призналась Андрею в ДТП. Собственно, она ничего такого не сказала. Все – общие фразы. А что машина вылетела на полосу встречного движения, – так сколько их разбивается, гибнут люди. Она больше ничего не стала говорить Андрею о ДТП. Вечером опять пила валерьянку. И на следующий день тоже. Она стала уже забываться, не хотела больше думать о ДТП. Все, вроде как, прошло. Не могла же она всю жизнь терзаться: виновата, не виновата. Каторга, а не жизнь! А она хотела жить. Может, ничего и не было. Она все придумала о ДТП. И хирург говорил по телефону совсем о другой машине. Но нет, все было. Краска сзади у машины была содрана, она вчера была в гараже, смотрела. Иномарка, вероятно, зеркалом задела. Так была близко. А может, она где-нибудь сама поцарапала, не заметила.

Она варила обед. Было около часу. Она подошла к окну. У первого подъезда у дома напротив толпились, собрались люди. Стояла скорая помощь. Все чего-то ждали. Она не сразу догадалась, что в доме напротив покойник, хотела уже отойти от окна. Среди собравшихся был и хирург в своем плаще-балахоне. Стояла Медведева, медсестра, длинная, тонкая, как жердь. Еще медперсонал. Похоже, покойник был из медицинских работников. Уж не о нем ли говорил хирург по телефону. Все совпадало. Ровно три дня прошло с ДТП. Это был он, его машина вылетела на полосу встречного движения. Почему именно он? Может, кто другой? Может быть. У подъезда были венки. Пришел отец Дмитрий из церкви. Солидный мужчина, в черной шапочке.

Она варила обед и смотрела в окно, пряталась за занавеской, точно преступник. Она считала и не считала себя им. Она никого не убивала. Можно было и словом убить. Женщина вынесла на улицу табуретки для гроба. И вот в дверях показался гроб. Покойник был не старый, тридцать с небольшим, ну, сорок лет будет. Из подъезда вышла молодая женщина в черном платке. Жена? Сестра? Стали прощаться, подходили к гробу. Все спокойно, чинно, без крика, рыданий. После прощания с покойником гроб поставили на машину. …и машина, люди – все пришло в движение. На кладбище. Кто он, человек в этой жизни – хозяин, гость, посторонний, сорная трава? Будь он хозяин, гость… конец один – кладбище.

По четвергам в районной газете близкие, родные покойного выражали благодарность организациям, частным лицам в проведении похорон. Были и фотографии покойного. Она смотрела в четверг газету: был покойник с завода, два покойника с АТП, из больницы – никого.Только в следующий четверг она нашла то, что искала: «Выражаем сердечную благодарность Тимофееву Алексею Петровичу, главрачу районной больницы, Серафимовичу, терапевту, Суховой и многим другим в организации похорон мужа, отца – Лямина Леонида Петровича». Он, не он? Фотографии не было.

Рогоносец

Говорили мне, что ты делаешь, не женись, она тебе не пара…

Мария была из неблагополучной семьи, мать совсем спивалась…

Итак, все по порядку. Мы познакомились, Марии было восемнадцать лет; мне двадцать четыре. Она была чуть выше среднего роста. Брюнетка. В очках. Глаза с хитринкой. Кроткое выражение лица. Симпатичная. Я влюбился. Мария, как потом призналась, совсем меня не любила, смеялась надо мной. Я догадывался, она говорила мне, чтобы я больше не ходил. Но как не ходить, когда ноги сами идут и «…и сердце бьется в упоенье…» Раз я пришел, Мария не ждала меня. На столе бутылка водки, какой-то парень… Мария быстро выпроводила парня и расплакалась: «Я люблю тебя, – говорила она, – но нам не быть вместе. Я-плохая…» Мне бы уйти. Я стал утешать: ты хорошая, добрая. Лучше всех. Я, наверно, выдавал желаемое за действительное. Мне бы больше не ходить, а я все ходил. Мы ссорились, расходились, опять сходились. И как долго это будет продолжаться, никто из нас не знал.

Это было весной, я хорошо помню. Я пришел, Мария пила чай. Мы пошли в комнату. «Знаешь что, знаешь что,– начала Мария, – я –беременна». К тому все шло, я не удивился.Мария обиделась.

Свадьба было делом решенным. Мария говорила, чтобы я засылал сватов. «Да, да, конечно», – соглашался я. Потом мы опять поссорились, я уже не помню, из-за чего, Мария предупредила меня, чтобы завтра я пришел в шесть часов, если не приду, то все, я ее больше не увижу. В шесть часов у меня не получилось, я пришел десять минут седьмого. Марии не оказалось дома. Как объяснила мне ее полупьяная мать, она уехала с каким-то молодым человеком на машине. Я себе места не находил, не знал, что и делать. И адрес Мария не оставила. Через неделю она объявилась, мы помирились, я простил ее.