Варламов

собой.

Глядя на такого Столбцова, современники, должно быть, вспо¬

минали великого русского ученого Д. И. Менделеева, который —

тогда хорошо было известно — то и дело бросался сколачивать

заведомо безнадежные, на диво несостоятельные коммерческие

предприятия, неизменно терпя крах... Там, где другой нажи¬

вает, — скажем, какой-нибудь малограмотный и оборотистый куп¬

чина, — высокоученый Менделеев спустит до последней копейки.

Не в пример иным александрийцам, Варламов не стремился

показать в Столбцове хоть какое внешнее сходство со знамени¬

тым ученым, воспользоваться легкой возможностью успеха в зри¬

тельском узнавании. Он просто изображал очень интеллигент¬

ного, речистого и совершенно неделового человека, который бе¬

рется не за свое. Образ, увиденный в самой жизни и вызванный

к новой жизни на сцене щедрым артистическим талантом, по¬

пытка обнажить еще одно характерное для времени обществен¬

ное явление.

Ведь немало было их, образованных и неумелых русских ин¬

теллигентов, которые хотели бы пробиться в промышленные

тузы, но расшибались в кровь, наткнувшись на могучий кулак

хваткого дельца. Или сникали, обманувшись в своих прекрасно¬

душных представлениях о «меньшом брате —- добром и покорном

простом народе», который оказывался враждебен просвещенным

господам, что будто бы пекутся о нем, о народе, но оторваны от

него, не знают его.

Пройдут годы, и Максим Горький лучше, чем Немирович-

Данченко или Варламов, увидит этот новый тип интеллигента

в русской жизни, например Захара Бардина («Враги»)... Но

императорскому театру с его казенным управлением так и не

было дозволено знавать драматургию Горького. И пока что Вар¬

ламов «сочиняет» своего Столбцова, опираясь на пьесу Немиро¬

вича-Данченко и не очень считаясь с ее текстом. Вдохновенно

заливается многоречивой болтовней о «всеобщей пользе», пере¬

бивая собеседников, любуясь хорошо поставленным голосом

Столбцова, красуясь его «передовыми взглядами».

— О-о-о, это в наших силах!

— Э-э-э, вы послушайте меня!

— А-а-а, вы не верите в прогресс?

— У-у-у, я горы сверну...

Прав Н. Н. Ходотов:

«Он прибегал к отсебятине не потому, что не знал роли

или не уважал авторов, а потому, что слова его лились от из¬

бытка сердца, открытого настежь».

Надо бы добавить: настежь образу.

И нет ничего удивительного в том, что иные из ролей, сыгран¬

ных Варламовым, остались в истории русского театрального

искусства только лишь потому, что были они... сыграны Варла¬

мовым. Других достоинств у них не было. Не будь Варламова,

не стоило бы говорить ни о Галтине, ни о Столбцове...

...ни о Пылаеве.

В самом деле, кто теперь помнит драматурга Владимира Ти¬

хонова и его комедию «Через край»?

Вот идет первое представление этого спектакля на Алексан¬

дрийской сцене. Только что началось.

«...На сцене уже говорили, — вспоминает автор. —* Что гово¬

рили? Я еще не мог понять.

Вдруг что-то затрещало в партере, и как раз в это время на

авансцене появилась грузная фигура в белом кителе, с большими

седыми усами и с коротко выстриженною седою головой. Я стал

вслушиваться. Это был Варламов: он говорил мои слова!

Да, да, мои! Я уже знал теперь, что он должен сказать, и я

не ошибался: он говорил именно то, что я знал, что и ожидал.

Только это гораздо лучше, чем на бумаге... Это что-то живое,

что-то воплотившееся.

Из зрительного зала начали уже вырываться взрывы смеха.

И смех публики все рос и рос. Я следил за пьесой и понимал,

что акт уже подходит к концу.

Как скоро!.. Но как-то, как Варламов скажет вот эту, вот

эту фразу, что сейчас должно быть? Сказал! Прекрасно сказал!

Боже мой, какой хохот в публике?! Хохот и взрыв аплодисмен¬

тов!»

Кажется, автор здесь понимает, что образ создан не столько

им, сколько актером. Издавая пьесу, после ее представления на

театре, он пометил на титульном листе — «Посвящается К. А.,

Варламову».

Пьеса эта удивительна по своей бессмысленности. И может

служить хорошим примером того среднего уровня драматургии,

которая была для Александрийского театра поденной.

Отставной штаб-ротмистр и землевладелец Пылаев безумно

боится, что его воспитанница Верочка может полюбить его же

племянника. И давай чернить молодого человека: он-де и картеж¬

ник, и мот, и пьяница... А тот — сразу же видно — чист и без¬

упречен до невероятной, небожительской святости. Но Пылаев

продолжает плести свою несусветицу. Зачем? Она уже никому

не нужна, даже самому Пылаеву ясно, что хватит, будет врать-

то. Но должен же автор ломать комедию на целых три акта. Вот

и тянет-потянет сюжег, который мог бы благополучно завер¬

шиться в первом же действии.

Варламов играл комедию «Через край» еще молодым акте¬

ром, а потом — и через десять лет, через двадцать лет, через

тридцать. Поистине «через край»! Он как бы нашел смысл роли

отставного штаб-ротмистра Пылаева в ее бессмысленности. И в

этом тоже переходил... через край самой пьесы.

Вот сидит Варламов в гриме и костюме Пылаева за кулисами,

ждет не дождется своего выхода. Спрашивает у ведущего

спектакль помощника режиссера:

— Выход-то мой скоро?

Ведущий спектакль показывает Варламову несколько стра¬

ниц пьесы, которые должны быть сыграны до его выхода на

сцену.

— Ой, боже ты мой, как долго!