Варламов

Чуть приоткрылась дверь, и зоркие глаза обшарили гостиную

в доме Вышневского: никого, кроме слуги Антоши. Значит, мож¬

но войти, не стесняя себя ничем. Вошел, широко распахнув обе

створки дверей, — важный, осанистый, в зеленом мундире с на¬

чищенными до самоварного блеска медными пуговицами, с ог¬

ромным желтым портфелем под мышкой.

— Антоша!

Улыбочка. Заказная, показная, чуточку заискивающая: мол-

чалинский урок не забыт. Антоша — тот самый слуга, «который

платье чистит» барину. Уважить его! Но в меру, в меру, чтоб

не слишком того...

— Доложи-ка.

Антон уходит в кабинет .докладывать.

Варламов поворачивался к зеркалу, принимал величествен¬

ную позу, глядел на изображение в зеркале глазами «их пре¬

восходительства», сверху вниз, презрительно и брезгливо. Потом

склонял голову перед «их превосходительством» в зеркале, изоб¬

ражал улыбку, уже откровенно искательную. Смотрел, проверял:

хорошо ли вышло? Поправлял орден на груди, приглаживал во¬

лосы...

Антон выходит из кабинета.

— Пожалуйте.

Варламов шел к двери в кабинет, останавливался у порога,

вытягивался в струнку, склонялся корпусом вперед, чуть откры¬

вал дверь и — боком, с невероятной быстротой и проворством

прошмыгивал в узенькую щель. Как это он проделывал — боль¬

шой и толстый, — ни словом сказать, ни пером описать.

Потом Юсов будет о себе рассказывать:

— Года два был на побегушках, разные комиссии исправ¬

лял: и за водкой-то бегал, и за пирогами, и за квасом, кому с

похмелья, и сидел-то я не у стола, не на стуле, а у окошка на

связке бумаг, и писал-то я не из чернильницы, а из старой по¬

мадной баночки. А вот вышел в люди... Да-с, имею теперь три

домика, хоть далеко, да мне это не мешает, лошадок держу чет¬

верню.

Но уже в первом, почти бессловесном появлении своем Вар¬

ламов все это о Юсове как будто уже рассказал. В том, как во¬

шел в гостиную, а потом в кабинет, как примерялся перед зер¬

калом — то вельможей, то смиренным подчиненным, — было вид¬

но все: и что на побегушках был Юсов, и у окошка сидел на

связке бумаг, и что теперь в люди вышел, дома имеет собствен¬

ные, и лошадок держит четверню... Вся суть Юсова.

«Но особенно ярко, я сказал бы, во всю ширь, во всю мощь,

выявлялась юсовская психология, когда Варламов произносил за¬

ключительный монолог в конце первого акта», — вспоминает

Только что выпалил Жадов прямо в лицо их превосходитель¬

ству Вышневскому самые резкие слова о мерзостях, которые

творятся повсюду в канцеляриях, о взяточничестве, о потере

чести и совести чиновниками его ведомства. Отвергая все доводы

Вышневского, он объявил, что найдет поддержку в обществен¬

ном мнении... Разбранившись, ушли Жадов и Вышневский.

Остался Юсов один.

«Варламов начинал монолог возмущенно-недоуменным тоном.

И в восклицаниях чувствовался страх перед грядущей грозой,

предвещающей потрясение основ, на которых строилось все бла¬

гополучие его и ему подобных.

Выразительность Варламова в этом монологе поистине может

считаться показательной. Богатство голосовых красок было

использовано им исчерпывающе. Диапазон исключительного го¬

лоса позволял Варламову самые разнообразные, поразительные

но тонкости интонационные оттенки.

От самой высокой йоты Варламов вдруг переходил к самой

низкой, октавной ноте. Так, например, фразы: «Мальчишки стали

разговаривать! Кто разговариваст-то, кто спорит-то!» — он произ¬

носил на самых до предела высоких йотах...

Но коль скоро он переходил к словам: «Да еще с кем спорит-

то! С ге-е-ни-ем! Аристарх Владимирович ге-о-ни-ий! На-а-по-о-

лео-он!» — тут делается резкий переход на низы, на варламов-

скую октаву... Вся речь приобретала массивность. И от курсива,

только что перед тем использованного, он, если можно так выра¬

зиться, переходил к крупнейшему жирному шрифту. А при его

манере говорить «на растяжку», с характерной напевностью, го¬

лос его звучал и несся волнами, будто звуки духового инструмен¬

та, наподобие генерал-баса. Не просто «гений» или «Наполеон»,

а у него звучало «ге-е-ни-ий», «На-а-по-о-лео-он»... Гласные бук¬

вы двоились, троились».

Какие-то черты в образе Юсова сближали его с Варравиным.

Сближали, чтобы тут же отвести его от Варравина. Конечно, тоже

взяточник. Но знает порядок, долю и меру. Все, чтоб по весу дела.

— Возьми так, чтобы и проситель был не обижен, и чтобы

сам был доволен... Бери за дело, а не за мошенничество!

Варламов произносил эти слова гордо, с достоинством. Взять

и не сделать — мундир чиновника марать. А Юсов — на страже

чести мундира.

Вне службы — может с подчиненными запанибрата. И моло¬

дость вспомнит, и пошутит. Разве ж способен на это дракон

Варравин?

В сцене трактира — Юсов пускается в пляс. Надо было ви¬

деть, как это делал Варламов. Не за парня разбитного, не за уха-

ря-мужчину плясал, — за бабу. Почтенную, степенную, пожилую,

с платочком в руке, — этакой вальяжной павой и, вместе с тем,

во вдовьем смущении за нечаянную веселую минуту.

Глядя на него, хлопали в ладошки подобострастные чиновники

в трактире. И хлопали зрители в театральном зале. Невесть от¬

куда бралось у тяжеловесного, тучного актера столько легкос¬

ти и женского изящества! Семенил ногами мелко-мелко и рука¬

ми водил что лебедушка.

В последнем действии комедии, когда Юсов приходит с изве¬