Варламов

— Переутомление и нервы — рекомендовал покой.

— Вот видите, — возразил я, — вам доктор рекомендует по¬

кой, вам и лучше было бы вчера играть «Горячее сердце» в Пе¬

тербурге, а вы беспокоите себя поездкой на гастроли в Крон¬

штадт и теперь, вероятно, плохо выспались, возвращаетесь рано

домой. Едва ли ваш доктор поведение ваше одобрит.

Варламов стал смеяться. А кто знает, как мог смеяться Вар¬

ламов, тот может представить себе и происходившую сцену.

Смеялся я, смеялся извозчик, остановилось и несколько человек

прохожих, узнавших Варламова, — а кто его в Петербурге не

знал? Затем Варламов продолжал:

— Ах, Владимир Аркадьевич, кабы вы знали, какие назой¬

ливые люди эти благотворители, — ведь звонки в квартире

прямо оборвали... Долго ли слабому человеку, артисту, до гре¬

ха, — уговорили. Я прямо буду просить мне в квартиру какого-

нибудь сторожа поставить, чтобы не пускал ко мне.

— Нет, уж этого я не сделаю, — ответил я. — Вы и сторожа

нашего в Кронштадт увезете на гастроли»...

И опять все вокруг смеются. Что на улице, что в театре.

Ведь и в Александринку многие приходили «на Варламова».

У него была своя публика. И можно верно сказать, что она при¬

брала его к рукам. Невольно и неосознанно подчинялся ее веле¬

ниям, повиновался ей бездумно, старался угодить, оправдать ее

ожидания. Упивался тем, что его все любят. И эта всеобщая

любовь переполфвинила его необыкновенной широты талант.

Есть у писательницы Тэффи, постоянного автора дореволю¬

ционного русского юмористического журнала «Сатирикон», при¬

мечательный рассказ о комике Киньгрустине и профессоре Фер-

мопилове.

Оба они в один и тот же час должны были выступать в со¬

седних помещениях. По случайному недоразумению Киньгру-

стин появился в зале, где ждали ученой лекции. Он начал

с веселой шутки. Никто не засмеялся. И как ни старался, —

ничего не выходило. Слушатели недоуменно переглядывались...

Вдруг комик Киньгрустин услышал веселый смех из соседнего

зала.

Туда, оказывается, попал профессор Фермопилов. Начал

свою лекцию тяжеловесной ученой фразой — и слушатели пока¬

тились со смеху. Растерянный профессор потянулся за графи¬

ном с водой, руки у него дрожали от непривычного волнения.

А слушатели расхохотались пуще прежнего: «Хороню представ¬

ляет!» И что ни говорил бедняга Фермопилов, — все больше

смешил народ. Люди-то пришли на комика и настроились на

веселый лад. А профессор невольно становился все более комич¬

ным в потугах овладеть слушателями. В конце концов он уже

выглядел шутом гороховым: голос сорвался и пустил петуха,

жесты стали нелепыми...

Да, настроение зрительного зала всесильно. Не понимал

Варламов того, что сам идет на поводу, а не распоряжается

своими театральными подданными. Только однажды за всю жизнь

обмолвился горьким словом в беседе с сотрудником «Петербург¬

ской газеты»:

— Иногда прямо зло берет. Кажется, ничего смешного, а го¬

гочут. Взять хотя бы «Безумную» Лугового. Быть может, вы

помните место, где я отдаю распоряжение поставить у каждой

двери прислугу, чтобы Савина не убежала. Ну, скажите, пожа¬

луйста, что в этих словах смешного? Между тем, когда я их

сказал, сверху раздалось гоготанье. Уверяю вас, что я чуть

было не крикнул в галерку: «Да чему вы смеетесь?!» У меня

уж это было на языке. Тут, можно сказать, драма, а людям

смешно.

Но это — однажды. Чаще говорил другое:

– Я не видел полупустого, а тем паче — пустого зала. Та¬

кого при мне не случалось. Театр без публики, — как это можно?

Для нее ведь играем... Что до меня, то я ее, публику, люблю

так же, как она меня. Смеются— и на здоровье!

Любили его и товарищи по сцене. За всегдашнюю приветли¬

вость, благожелательство, доброе внимание ко всем, за открытую

чистоту чувств.

Вот сценка в театре: сбор труппы после летнего перерыва.

Вошел Варламов — и все к нему. Поздравляют с началом

сезона, жмут руки, целуют дядю Костю, словно день этот — его

именины. А он-то рад всем, улыбается во весь рот, смеется,

острит, шутит.

— Костенька у нас точно у Христа за пазухой, все-то его

любят, — говорит, радуясь, красивая даже в старости Екатерина

Николаевна Жулева.

*— Добрая душа — потому и любят!

Это Варвара Васильевна Стрельская, небольшого роста, се¬

денькая, вся кругленькая — общая любимица тетя Варя. Она

подходит к Варламову, обхватывает его шею короткими руками

и целует в лоб.

И все, кто пишет о Варламове, обязательно отмечают в нем

черту, «которая вообще редко встречается в театральном мире:

он не был завистлив ни к успехам старых товарищей, ни, тем

более, к молодым актерам. Последние часто прибегали к его по¬

кровительству.

— Похлопочите, дорогой Константин Александрович, чтобы

эту роль дали мне. Ведь вы знаете, что я ее сумею хорошо сы¬

грать.

И он шел к кому следует и добивался желаемого». (Так

пишет Н. В. Дризен.)

Одно время говорили, что театром правит троица — Савина,

Давыдов, Варламов.

Верно, долгие годы княжила за кулисами умная, языкатая,

ярко талантливая и тщеславная, своевольная, очаровательная

Савина. Многое делалось по ее хотению: выбор пьес, распределе¬

ние ролей. Непослушание никому не спускалось, инакомыслие

пресекалось. Терпеть не могла соперниц: не было уютно рядом