Варламов

вал его к себе.

— Можешь пропечатать в газете то, что я тебе скажу?

— Пожалуйста, Константин Александрович.

— Ты вот прочитал пьесу, посмотрел спектакль и кричишь:

«отсебятина, отсебятина!» А я играю эту роль, может, в сотый

раз. Для тебя каждое слово звучит новостью, а мне оно уже при¬

елось, набило оскомину, от души воротит. Хочется немножко по-

разнообразить. Вот и невольно скажешь, чего в пьесе нет. Понял?

— Но ведь автор знает, как должен говорить его герой?

— А ежели я знаю лучше, чем... который писал?

Эти слова Варламова были напечатаны в «Петербургском ли¬

стке». Редко кто принял их всерьез. Считалось, что дядя Костя

чудит. А между тем, начав шуткой, Варламов заявлял о своем

творческом праве исправлять сказанное худо.

«Его так называемые «отсебятины», — пишет Ю. М. Юрьев,—

никогда не были «чужими», как у многих любителей прибавлять

на сцене от себя, где всегда чувствуется, что они говорят «не по

автору», что их слова чужеродные. У Варламова, наоборот, они

всегда сливались с текстом автора, как бы являясь дополнением,

развитием творчества самого автора — и иногда настолько удачно,

что иной автор, пожалуй, был бы не прочь признать варламовские

«отсебятины» за свой собственный текст!»

И чуть ли не теми же словами Б. А. Горин-Горяинов:

«Когда я или мои товарищи по сцене пользовались отсебяти¬

нами, это всегда сразу чувствовалось не только партнерами, но

и публикой. Это мешало, задерживало действие, раздражало.

У Варламова же они были как бы естественным дополнением

к развитию роли. Самовлюбленный автор, конечно, стал бы про¬

тестовать против подобных «вариаций», а человек от театра, на¬

стоящий драматический писатель, прислушался бы к ним и,

возможно, вставил бы их в свой текст. Эти «вариации» не были

надуманы, а являли собою бессознательный интуитивный твор¬

ческий процесс высокохудожественного порядка».

Это — правда. Отсебятины «сочинялись» чаще всего именно

безотчетно, возникали как бы сами по себе, по ходу действия,

по внутреннему состоянию, ощущению образа. Вот пример из

воспоминаний того же Горина-Горяинова:

«После спектакля я сказал дяде Косте:

— А вы, Константин Александрович, чуть не угробили меня

вашим монологом.

— Каким, мой дорогой?

— Да вот тем, что вы вставили в начале сцены.

— Вставил? Да что ты говоришь! Как же это я его вставил?

А я и не заметил».

Как мог заметить, если вставлял слова не он, Варламов,

а действующее на сцене лицо по своей неодолимой потребности?!

«Варламов принадлежал к числу таких актеров, которые

могли бы выйти на сцену и, руководствуясь только одиночными

вехами, определяющими течение пьесы, но не зная никакого

текста, сымпровизировать перед вами действие, столь полное

жизни, что вы расплачетесь или рассмеетесь, смотря по обстоя-

тельствам».

Так пишет восторженный почитатель варламовского таланта

Э. Старк. И сполна дает волю актеру, —¦ впрочем, не всякому,

только Варламову:

«...Если все намерения артиста выполняются с такой тонкой

и непринужденной виртуозностью, что никакой «игры» уже не

видишь, а просто зришь перед собою живого человека, то это

уже такое чудо сценического творчества, горение такого вдохно¬

венного огня, что совершенно безразлично становится, сказал ли

артист все слова, какие написаны у автора и в том самом поряд¬

ке, каком написаны, или он что-нибудь пропустил, переставил,

или даже произнес совсем другую фразу, сохраняя, однако же,

смысл, данный автором».

Но случалось Варламову играть роли, в которых «смысл, дан¬

ный автором» едва приметен, жидок, куц и хил. Тогда и варла-

мовские отсебятины оказывались пошлыми и дурными по вкусу,

вызывали недоумение. Не может же созреть добрый плод на бро¬

совой почве! Но ласка поклонников нередко ввергала его в не¬

разборчивость.

А иной раз он откровенно проказничал.

В спектакле «Дверей не заперли» (пьеса П. П. Гнедича)

Варламов играл роль «доброго малого» ротмистра Кобызева, ко¬

торый в столичных гостиных »бахвалится своими подвигами на

балканской войне.

— Я был дважды ранен, — гордо заявлял ротмистр.

— ...в затылок, — добавлял от себя Варламов, указывая рукой

пониже спины.

Так было смешнее...

— Иностранные газетчики рисовали с меня командующего

офицера, — хвалился ротмистр.

А Варламов говорил:

— ...главнокомандующего!

Тоже смеха ради. Он и понятия не имел о том, что главно¬

командующим был великий князь Николай Николаевич. И что

малопочтенное ранение в «затылок» приходилось этой высокой

особе...

На первом спектакле «Дверей не заперли» присутствовал ми¬

нистр внутренних дел князь А. И. Лорис-Меликов и, приняв вар-

ламовские отсебятины всерьез, почел пьесу «неприличной для

императорского театра», приказал прекратить дальнейшие ее

представления. Двери заперли!

(Об этом случае рассказывает П. П. Гнедич в своей «Книге

жизни».)

Много было разговоров вокруг варламовских отсебятин.

— Лень выучить роль, вот и несет что попало.

— Что попало?! Нет, говорит своими словами, но никогда не

врет. Все в образе!

— Памятью владеет скверно, все надеется на суфлера, да

не слышит, туговат на ухо.