Варламов

ная казенная интонация. Несмотря на свою стыдливую деликат¬

ность, он нередко останавливал среди сцены актеров и объяснял

им,значение той или иной фразы, толковал характеры, как ему

они представляются, и все твердил:

— Главное, голубчики, не надо театральности... Просто все

надо. Совсем просто. Они же простые, заурядные люди...

Чехов все время чувствовал, что пьеса идет без подъема, без

настроения».

Да и сам Антон Павлович писал сестре (12 октября 1896 г.):

«Пока «Чайка» идет неинтересно... Вообще настроение не¬

важное»,

И Суворин отметил в своем дневнике, что Чехов «беспоко¬

ился о пьесе и хотел, чтобы она не шла».

Должно быть именно в эти дни видел Варламов, каков бы¬

вает Чехов «не в духе. Лицо его становилось каким-то бледно-

, серым, лоб морщился. Часто и очень часто Антон Павлович

как-то задумывался...»

Вряд ли так уж и верно, что Александрийская труппа отно¬

силась к «Чайке» недоброжелательно или без доверия, хотя

толки этого рода потом имели широкое хождение.

«Генеральная репетиция прошла благополучно, Комиссар¬

жевская всем понравилась, а Чехов был от нее в восторге.

Вообще репетиция прошла с подъемом — нравилась и пьеса,

и ее исполнители, все предсказывали большой успех.

— Ну, это — как сказать, — говорил Чехов, когда ему пред¬

сказывали успех.

— Вам не первый раз иметь успех на сцене, вспомните

«Иванова»! — возражали актеры.

— Да вы хоть какую пьесу вывезете! Один Давыдов в роли

Иванова чего стоит... Лучшего Иванова я себе и не представ¬

ляю! А Варламова в роли Лебедева забыть не могу!

Словом, все рассчитывали на успех предстоящей премьеры».

Это — из «Записок» Ю. М. Юрьева. Свидетельство — отменно

достойное полного доверия. Нет сомнения, что в ходе репетиций

в конце концов было найдено какое-то верное решение, общий

язык актеров с чеховской пьесой. Одолела же Александрийская

труппа «Месяц в деревне», пьесу не менее «Чайки» непривыч¬

ную.

Но на первом представлении —17 октября 1896 года —

«Чайка» провалилась.

Только что отыграли первое действие. Зрительный зал остался

холоден, даже враждебен. Никаких примет общения с тем, что

происходило на сцене. Никаких признаков не то что одобрения,

даже понимания.

«За кулисами — полное смятение и растерянность, словно

после ужасной катастрофы. Все потрясены, подавлены и не могут

опомниться... Говорят тихо, почти шепотом, как в доме покой¬

ника...

Больше всех волнуется К. А. Варламов. Беспрестанно кре¬

стится, вздыхает... У него нервная дрожь, руки трясутся.

— Господи, что же это такое?... — шепчет он. — Что же про¬

исходит?! Слишком тридцать лет я на сцене — и ничего подоб¬

ного никогда не бывало. Ну, проваливались пьесы, шикали ав¬

тору, шикали актерам... А это что же?! Да неужели такая срам¬

ная пьеса? Ведь нет же. Ничего не понимаю...

К Антону Павловичу были все симпатии, и естественно, что

в данный момент беспокоились за него».

И вот Антон Павлович пришел за кулисы.

«Я даже не думал, — пишет Ю. М. Юрьев, — что можно столь

внезапно осунуться, как это было тогда с Антоном Павловичем,

которого я только что перед тем видел. Растерянный, бледный,

со сконфуженной улыбкой, он рассеянно слушал актеров, пы¬

тавшихся ободрить его.

— Я ничего... Я уж как-нибудь, — беспомощно лепетал Ан¬

тон Павлович. — А вот каково вам? Ведь у вас впереди еще

целых три акта...

— Мы стреляные воробьи, — пробует шутить Варламов. —

То ли бывало? Нас не прошибешь... — а у самого зуб на зуб не

попадает.

— А может быть, прекратить представление?

— Что вы, что вы, Антон Павлович! Такого еще не бывало.

— А право, было бы лучше, а? Давайте?!

— Ничего, ничего... Бог милостив! — ободряет его Варла¬

мов. — Может и пронесет... Ну, дай, господи!

И крепко обнимает Чехова.

Но слова Варламова не оправдались: не пронесло...»

Эти большие выдержки из «Записок» Ю. М. Юрьева пона¬

добились только потому, что в них ясно видна если не роль

Варламова в «Чайке», то его место и роль в той обстановке, ко¬

торая складывалась вокруг первого спектакля.

17 октября 1896 года.

Этот день навечно остался в истории русской литературы и

театра недоброй памятью о провале «Чайки». Как остался и друг,

гой памятный день: великолепного успеха «Чайки» на сцене

Московского Художественного театра.

17 декабря 1898 года!

Именно этот день дал право новому театру навсегда удержать

на своем занавесе вольную чайку с распростертыми крыльями.

Но что же произошло на первом представлении «Чайки»

в Александрийском театре? Почему, как писал Чехов, «театр

дышал злобой, воздух сперся от ненависти, и я — по законам

физики — вылетел из Петербурга, как бомба»? Чехов ушел из

театра задолго до конца спектакля. А рано утром, ни с кем не

повидавшись, — на вокзал, домой, в Москву.

Вот как пишет об этом Мария Павловна Чехова (в книге

«Из далекого прошлого»):

«Петербургские театралы пришли посмотреть новую пьесу

московского писателя Чехова, который в Петербурге был очень

популярен как беллетрист...

Чем больше я вглядывалась в эту чопорную, расфранченную

холодную петербургскую публику, тем сильнее овладевало мной