Ваш муж мертв
Шрифт:
Я протягиваю ему сверток.
– Извини, у меня не было упаковочной бумаги.
Дэвид разворачивает пакет из супермаркета и, достав из него фотографию, внимательно ее рассматривает.
– У тебя замечательная способность – запечатлевать обычные вещи под непривычным углом.
Затем все происходит так быстро, что я едва успеваю это осознать. Вот мы вместе смотрим на мою фотографию, а в следующую секунду я вдруг оказываюсь лицом к стене. Мои руки машинально упираются в нее – ладони отчаянно прижимаются к холодной поверхности, как в фильме, когда героиня знает, что в нее вот-вот должны выстрелить.
– Мне больно, – задыхаясь, произношу я, но Дэвид зажимает мне рот рукой. Должно быть, он это делает, чтобы нас никто не услышал, но на несколько мгновений, кажущихся бесконечными, меня охватывает настоящий страх. Эти резкие движения и животное хрипение совсем не вяжутся с тем образом Дэвида, который я видела в последние несколько недель. Тот, что со мной сейчас, – совершенно безудержный. Опасный. К моему стыду, меня захлестывает волна такого удовольствия, какого я никогда прежде не знала.
Все обрывается так же быстро, как и началось. Я обессиленно опускаюсь на пол, стараясь прийти в себя. Когда я поднимаю глаза, Дэвида уже нет.
Глава 41
Вики
26 июня 2018
Сегодня я дежурю в бригаде по уборке. Это может означать что угодно – от надраивания полов до оттирания экскрементов со стен в туалете, чем я сейчас и занимаюсь. Если бы только воспоминания тоже можно было так просто стереть. Прошло уже пять месяцев с тех пор, как пропал Дэвид. Я слишком хорошо помню его слова, сказанные в последнюю нашу встречу. Разумеется, мне не следовало тогда туда идти. Но я ничего не могла с собой поделать.
Я с остервенением тру засохшее коричневое пятно, пытаясь избавиться от преследующих меня мыслей. От этого на моих резиновых перчатках вскоре образуется дырка. Они очень дешевые, тонкие. Можно было бы, конечно, пожаловаться, но вряд ли из этого выйдет какой-то толк. Меня все тут ненавидят.
Персонал пользуется любой возможностью, чтобы меня уколоть.
– Что, не нравится здешняя еда? – спросила на прошлой неделе одна из надзирательниц, увидев, как я ковыряюсь в «вегетарианской пасте», напоминавшей по вкусу политый кетчупом картон. – А, ну, конечно, тюремный губернатор ведь предпочитает более изысканные блюда.
– Вообще-то, – вырывается у меня, – я всегда ела в обычном кафе для персонала, как и все остальные.
– Надо же, как демократично с вашей стороны.
Женщины-заключенные в нашем крыле относятся ко мне со смесью презрения и интереса.
– Я слышала, ты убила своего бывшего мужа, – говорит мне моя новая сокамерница.
– На самом деле… – начинаю я.
Но она продолжает, прежде чем я успеваю возразить:
– Спорим, они устроят тебе показательный суд, из-за того, что ты была тюремным губернатором?
Да, я уже задумывалась об этом. Однако сейчас меня больше страшит другое. Мне дали указание отправляться со своей тележкой на уборку в блок матери и ребенка. Нет, только не это! Мне будет слишком тяжело снова увидеть этих бедных матерей, для которых идет обратный отсчет до расставания с их малышами.
–
А можно мне пойти куда-нибудь в другое место? – спрашиваю я.Надзирательница бросает на меня свирепый взгляд.
– Вам здесь что – отель «Ритц», где можно выбирать, что хочу, что не хочу? Пойдете туда, куда я сказала.
Сердце у меня бешено колотится, когда я нажимаю на кнопку возле таблички с надписью «Блок матери и ребенка». Меня впускает одна из надзирательниц и тщательно проверяет содержимое моей тележки. Бывали случаи, когда таким образом уборщики проносили наркотики.
– Можете начать с детской комнаты, – говорит она мне.
Я иду по коридору с художественным оформлением на стенах в виде домашних животных и улыбающегося солнышка. Судя по всему, это работа самих заключенных. В своей прежней жизни мне иногда доводилось посещать конкурс Кестлера – присуждение премии за художественное или литературное творчество в тюрьме.
Из комнаты справа доносится тоненький голосок:
– Мама, мама!
Внутри у меня что-то обрывается и становится невыносимой тяжестью, тянущей вниз.
Затем раздается дикий вопль:
– Мое! Мое!
Я вкатываю внутрь свою тележку. Там стоят две женщины, спорящие из-за игрушки-каталки: каждая из них яростно сжимает в руках своего ребенка, как щит.
– Мой сын первый это взял! – рычит одна.
– Значит, пора научиться делиться! – шипит другая.
В прежние времена, когда я находилась по другую сторону решетки, я вмешалась бы и предложила им пользоваться игрушкой по очереди. Однако теперь я просто стояла и смотрела, словно в оцепенении. Воспоминания перенесли меня назад в тот день, когда Зельда Дарлинг снова появилась в моей жизни…
– Кстати, поздравляю с помолвкой, – сказал мне Патрик, когда мы шли вместе с ним к блоку матери и ребенка в тот день 2012 года.
Я испытывала некоторое чувство вины из-за того, что позвала его снова работать со мной в новой тюрьме, но сказала себе, что прежние чувства уже давно мертвы. В то же время очень хорошо, что он будет рядом.
В любом случае у меня все-таки кольнуло сердце, когда он упомянул мою помолвку.
– Значит, и до тебя уже дошли разговоры?
На лице Патрика появилась мягкая улыбка.
– Я не люблю сплетен, Вики. Ты же знаешь. Я просто рад, что ты счастлива. Мы ведь с тобой прошли долгий путь вместе.
Что-то дрогнуло в этот момент у меня в груди. Нет, яростно сказала я себе, это все должно оставаться в прошлом. Нужно сосредоточиться на работе. И я принялась говорить о тех нововведениях, которые планировала реализовать в блоке матери и ребенка. Пока мы занимались нашим общим делом, все было так, будто ничего между нами не изменилось.
Как бы сильно я ни любила Дэвида, он никогда не понимал мою работу – впрочем, как и я не понимала того, чем он занимался. В то же время мир Патрика был сконцентрирован вокруг тюремной жизни, и, что не менее важно, ему это нравилось. Он понимал «соль» этого всего – ужаса и преодоления, ответственности и опасности, приходящих вместе с властью. В прошлом месяце одна женщина угрожала облить другую кипятком во время дежурства на кухне. В тот момент я оказалась неподалеку, и мне удалось убедить ее не делать этого.