Ваша С.К.
Шрифт:
— Я доверяю своему чутью, — проговорил граф ещё тише, но жёстче. — Позвольте мне сделать так, как велит мне сердце.
— Да совет вам и любовь… Кажется, именно это оно повелело вам сегодня. И не тревожьтесь зря. Я тоже буду рядом… По коридору направо. Найдёте меня по рыбьему духу.
Тут скрипнула дверь верхнего этажа, и на лестницу вышла Арина Родионовна, держа в руках узелок. Вместо белого на голове ее был чёрный платок. В полной тишине старушка начала медленно спускаться к ним. Граф видел, как сжались губы Светланы при приближении няньки, как дрогнули ресницы, когда
— Упокой Господи душу твою, горлица ты моя неразумная.
Светлана рванулась к няньке и упала коленями на ступеньку. Стоя на две ступеньки выше сухонькая старушонка горой возвышалась над коленопреклоненной воспитанницей, ухватившейся за ее передник.
— Не брани, родимая, и так на душе тошно.
Арина Родионовна лишь головой покачала. Не опустила своей скрюченной руки на русую голову Светланы, хоть и ждала та ласки от бывшей няньки.
— Душу… — прошамкала нянька беззубым ртом. — Душу-то ты сгубила, и отца с матерью осрамила, бесстыжая… Ну где ж это видано, чтобы русская княжна…
— Хватит, нянюшка!
Светлана вскочила на ноги.
— Не суда прошу, а милости! И…
— Держи вот! Да не будет и Бог тебе судьей!
И Арина Родионовна медленно прошаркала обратно во второй этаж. Светлана провожала ее взглядом, прижав к груди заветный узелок. Хлопнула дверь, и лишь тогда молодая графиня медленно обернулась к мужу.
— Проклянет ведь…
— Любовь не умеет проклинать, — проговорил Фридрих и подал жене руку.
Однако Светлана продолжала обеими руками держаться за узелок.
— Уж не саван ли она тебе вручила? — раздался из дверей громкий голос Фёдора Алексеевича. — Что на лестнице стоишь? Здесь ставень нет. Пора и благоразумие заиметь, от коего при жизни отреклась ты за ненадобностью.
Рука графа вновь скользнула по щеке жены, но взгляд Светланы показался ему настолько суровым, что трансильванец не решился и слова сказать в ее защиту, лишь покачал головой и первым шагнул в придерживаемую Басмановым дверь.
— Дочитайте мне стих, который вы не дописали на моей руке, — попросил Фридрих, как только Раду прикрыл дверь.
— Серая комната. Речи неспешные. Даже не страшные, даже не грешные. Не умиленные, не оскорбленные, мертвые люди, собой утомленные… Я им подражаю. Никого не люблю. Ничего не знаю. Я тихо сплю.
Окна в гостевой спальне были закрыты ставнями, и сейчас комната напоминала камеру смертников. Граф указал рукой на раскрытый гроб.
— Светлана, вам нужно поспать. Тихо. Завтра будет тяжелая ночь.
— Там же Иван-чай рассыпан!
Граф тоже заглянул в гроб и усмехнулся:
— Кто из нас двоих должен испугаться этой травы?
— Никто. Но откуда она здесь?
— Не все ли равно, Светлана? Я велю Раду раздобыть одеяло, чтобы прикрыть ее.
— У меня же есть пуховой платок! Это теперь почти пуховая перина…
Платком оказался узелок, который Светлана развязала длинными острыми ногтями. Из него на пол выпали шерстяные носки.
— Нянюшка…
Светлана опустилась на колени и замерла над подарком.
— Это тоже что-то означает? — спросил граф сверху.
Светлана не подняла
головы и принялась расшнуровывать ботинки.— У меня при жизни постоянно мёрзли ноги. Эту пару нянюшка довязывала последние дни.
Светлана замерла, а потом со злостью зашвырнула снятый ботинок в дальний угол.
— Светлана, умоляю вас! Ложитесь спать!
Она подняла на графа глаза: они сверкали гневом. Ничего не сказав, Светлана швырнула ему в руки второй ботинок и натянули носки на обе ноги прямо на чулки.
— Что? — раздраженно спросил граф. — Что вы так на меня смотрите?! У русских, кажется, есть поговорка: женатый — не проклятый.
— Он тоже не простит меня…
Светлана отвернулась и спрятала лицо в пуховой платок.
— Светлана, умоляю! Я поговорю с князем вечером. Не такая уж я плохая партия для княжеской дочери. И ваш дед благословил нас…
— Я знаю вас всего три ночи! — перебила Светлана с жаром.
— Греки считали число три совершенным.
Светлана обернулась:
— Завтра четвёртая ночь, а четыре всегда было числом Гермеса, покровителя плутов.
— Что вы хотите этим сказать? Чтобы я солгал князю?
— Нет, я только боюсь, что он не поверит в наш договор…
— А вы сами-то верите в него, Светлана?
Вместо ответа она снова, как на площади, принялась расстегивать воротничок.
— Светлана, ложитесь в гроб прямо в платье! — Фридрих нагнулся к жене и перехватил ее руки. — Вы все ещё не полюбили меня. Придёт время, и я помогу вам снять другое платье. Гроб большой, но для двоих в нем все равно не хватит места. Скажите, где лежит ваш «Мелкий бес», и я велю Раду принести его для меня.
Граф отошёл к двери и позвал оборотня. Тот видимо поднялся с пола, потому судорожно одергивал пальто. Светлана объяснила, как найти нужную книгу, и, поклонившись, Раду удалился.
— Вам что-то нужно, граф?
В коридоре снова стоял Федор Алексеевич, но на этот раз без пиджака.
— Ничего… Хотя постойте! Возможно, вы лучше меня сумеете уложить Светлану в гроб?
Федор Алексеевич вскинул на просителя темные глаза, в этот раз прищуренные:
— Ступайте вон, товарищ дорогой! Я позову вас, когда молодая будет крепко спать.
Но Фридрих остался стоять у приоткрытой двери, слушая тихие всхлипывания жены.
— Ну полно, Светланушка, полно… Утри слезы, горе ты мое… Не живая ты невеста, а мертвая, так что поздно плакать по себе, поздно… Нами ты была любима и для милого хранима…
На пушкинских словах граф отошёл от двери и решил дождаться Фёдора Басманова в гостиной с роялем, чтобы сказать ему то, что собирался сказать вечером Мирославу Кровавому. Что-то странное по-прежнему чудилось графу в молчании Фонтанного дома. Словно кто-то следил за ним. Однако Фридрих не решился обернуться и продолжил спокойно смотреть на закрытый рояль. Вскоре непонятный шорох снова раздался за спиной, уже ближе, и на этот раз граф обернулся — никого. Но тут витиеватая колонна ожила: из-за нее выплыла княгиня в своем белом полупрозрачном кружевном платье, которое скрывало прелести мертво-юного тела намного хуже распущенных до пола черных волос.