Вчерашняя быль
Шрифт:
Он заснул быстро и крепко. Вдруг сквозь сон он услышал неясный говор; резкий свет ударил ему в глаза и он проснулся.
– - Глеб Степанович, -- резким шепотом окликала его жена, -- проснись! За тобой из тюрьмы прислали!
– - А? Что? Из тюрьмы?
– - Кротов сразу пришел в себя и приподнялся.
Кротов, как врач, привык к ночным тревогам и, уже совершенно бодрый, встал с кровати и начал поспешно одеваться, отвечая на тревожные вопросы жены.
Откуда он может знать, зачем его требуют?.. На казнь? Не может быть!
Он оделся, положил в карман часы и вышел.
При его входе в кухню, тюремный рассыльный Хряпов
– - Ты не знаешь, что там такое?
– - Не могу знать, ваше высокоблагородие, а только погнали экстрой, чтобы, говорит, чичас. Сам начальник. Тревога там...
– - Ну, иди! Я сейчас!
Кротов осторожно прошел в кабинет, Суров не спал и сидел на диване, спустив голову на облокоченные руки. При входе Кротова, он поднял голову и взглянул на него тупым взглядом.
– - Чего ты не спишь?
– - с нежным упреком сказал. Кротов.
– - Так, -- вяло ответил Суров, поднимаясь с дивана.
– - Ты куда это?
– - В тюрьму. Прислали за чем-то...
– - В тюрьму?
– - Суров сразу преобразился. Глаза его вспыхнули.
– - На казнь?
– - Не может быть, -- ответил Кротов, идя в переднюю, -- меня бы предупредили днем, да я и отказался.
Он оделся и, кивнув Сурову, вышел в переднюю.
Резкий холодный ветер рванул из-за угла и осыпал Кротова сухим снегом, который крутился вдоль всей улицы белой пылью.
Кротов поднял воротник, завернулся в свой енот и зашагал по улице. Рядом с ним появилась высокая фигура Хряпова. Они молча дошли до тюрьмы.
Двор, по обыкновению, был ярко освещен и свет, ударяя в высокую стену, скользил по ней кверху мутным красным отблеском, в отсвете которого маленькие темные окна казались черными дырами.
Сторож тотчас отворил калитку.
Кротов перешел двор, сбросил шубу на руки Хряпову и вошел в дежурную.
Действительно, что-то необычайное произошло в стенах тюрьмы.
Начальник с горячностью и раздражением говорил Виноградову, который был дежурным:
– - Что вы говорите, обнявшись ехали. После этого их обыскивали! Дыра в стене! Вот! Дыра!.. Пробили, батенька, вот! А вы: "Обнявшись ехали". Всех вон! В три шеи! И старшую вон, и Клюшеву эту! Я их! А это наверное уголовные. Ну, да я узнаю!
Он обернулся, увидел Кротова и ухватил его под руку.
– - Вас-то и надо! Скорей, скорей, идем!
– - и, потащив Кротова по коридорам, по дороге, он взволнованно заговорил: -- Подвели подлецы, не доглядели. Отравились. Оба... Да, да! Вот, батенька, Макаров и Холина! Вот! В разных концах, батенька, а? В стене дыра: кулак пролезет. Вот! Не иначе, уголовные. Я дознаюсь. Честовский у того, а вы, батенька, к ней. Сейчас Салазкин там. Спасите ее! В ножки поклонюсь, вот!
– - Давно?
– - спросил Кротов.
– - А шут их знает! Надзирательница, каналья, после смены увидела. В одиннадцать! А? Вот!
Они шли по коридорам, а надзиратель торопливо бежал перед ними и отворял одну дверь за другою. Кротов чувствовал, как у него замирает сердце от жгучей боли. Они спустились по лестнице в подвальный этаж. В конце коридора Кротов увидел свет, падающий из раскрытой камеры.
– - Вон!
– - сказал начальник.
Корпусный офицер быстро подошел к ним.
– - Жива еще!
– - сказал он.
– - Ну, спасайте, батенька, -- сказал Начальник, -- велел во всём слушаться вас, как меня.
Вот! А я побегу!Начальник повернулся и торопливо пошел назад в сопровождении корпусного, а Кротов подошел к камере, из которой пахнуло на него тяжелым смрадным запахом грязной параши, переступил порог и остановился подле койки.
XIV.
Освещенная холодным светом электрической лампочки с потолка, с грязными, исцарапанными, голыми стенами, с одиноко стоящим сосновым столиком, с раскрытой смердящей парашей, камера производила на Кротова гнетущее впечатление, а освещенное узкое окошко с черными прутьями железной решетки еще усиливало его.
– - Откройте форточку, -- тотчас приказал он.
Надзирательница поспешно придвинула табуретку, влезла на нее и, вытянувшись на носках, раскрыла форточку.
Струя морозного воздуха влилась в камеру.
Кротов перевел дыхание и нагнулся к больной. Салазкин почтительно отодвинулся.
Ноги девушки были прикрыты байковым платком, расстегнутая блуза обнажала полные плечи и высокую грудь. Девушка лежала навзничь, закинув голову, и распустившиеся волосы рассыпались по подушке и свешивались с койки. Тонкий нос заострился, на щеках горел лихорадочный румянец, полные губы были полуоткрыты и из них вылетало хриплое дыхание; широко раскрытые глаза смотрели неподвижно, и от расширенных зрачков казались совершенно черными.
Кротов взял ее руку и приложил ухо к груди.
– - Все время так. Сначала без дыханья была, -- тихо объяснил фельдшер.
– - Чем отравилась?
– - Надо быть, кокаином. Вон!
– - и он указал рукою на столик.
– - Идите сейчас в госпиталь, -- сказал Кротов, -- и пришлите за ней носилки. А потом распорядитесь сделать ванну... Там есть у нас свободная камера. Скорее, голубчик!
Фельдшер вышел. Кротов подошел к столику. На столе стояла медная Кружка, а рядом с нею лежала деревянная ложка. И на столе, и на стенках кружки, и на ложке Кротов увидел рассыпанные, характерные своим строением мелкие кристаллы. Он попробовал на язык и тотчас почувствовал горечь.
Салазкин определил верно.
Кротов обратился к старшей с расспросами. Та с горячностью заговорила:
– - Пошла, как обыкновенно, в середине смены проверку делать, заглянула, а она подле порошка и лежит. Ну, и вошла?
– - А раньше не смотрели?
– - Как не смотреть! После молитвы смотрели. Клюшева смотрела и удивлялась даже. Такая, говорит, веселая стала, а она и точно: по камере так-то скоро ходила, руками взмахивала и все говорила что-то. Смеялась, пела однова. Совсем здоровая...
Кротов оживился. Если 4 часа прошло и она еще дышит и слышен пульс -- значит, спасти можно!
– - А что нашли в камере? Рвало?
– - Очень даже. Вся испачканная была. Ну, мы ее водою. Потом вытерли и на койку. Сам пришел, корпусный, дежурный. Трубочку железную нашли, а в стене дырка!
– - надзирательница показала рукой, и Кротов увидел в уровень с полом дыру в стене, величиною с кулак, словно прогрызенную мышью.
– - Бельем закидано было, -- сказала с раздражением старшая.
– - Теперь господин начальник меня винит, а я что? Я свою службу исполняю. Я у ей три обыска делала, а где ж это увидеть...