Вечерний круг. Час ночи

– А я тебя счастливым видел…

– Где ж это, интересно?

– На фотографии. Со всей командой, перед кубком.

– Ты что, - нахмурился Витька, - дома у меня был?

– Был.

– И мать видел?

– Видел, конечно. А ты ту фотографию помнишь?

– Ясное дело, помню.

– Вот что такое счастье, Витя. И заметь, если бы вам этот кубок просто с неба упал, ну, подарил кто-нибудь, а не взяли бы вы его в трудной борьбе, никакого счастья, никакой особой радости не было бы. Ну, упал с неба и упал. Хорошо, что не разбился. Матери можно отдать, чтоб цветы туда ставила. А вот борьба и победа дали счастье. Верно я говорю или нет?

– Похоже. А ещё ты кого дома видел?

– Ляльку.

– Про меня спрашивала?

– Конечно. Но я ей сказал, что не знаю, где ты.

– Как она там?

– Ты лучше меня знаешь это. При мне она твоё варенье лопала. Так мне и доложила: «Это Витька мне купил». Да, Вить, о ней тоже подумать надо.

– Что толку у вас тут думать!

– Самое время. Ведь пока с Гошкой по парку таскался да водку глотал, думать было некогда. Плохо ведь Ляльке дома-то, согласен?

– Что ж я отсюда сделать могу?
– сквозь зубы процедил Витька.

– А ты что-нибудь раньше сделал? Ты ведь и не задумывался раньше над Лялькиной жизнью. А сейчас вот задумался. Уже дело. Но за Ляльку бороться надо. Чтобы стало ей хорошо. Бороться побольше, чем за кубок. И победа тут тоже для тебя радостью будет. Разве нет? Если не чужие люди, а ты сам Лялькину судьбу устроишь. Вот тебе и ещё счастье. И тоже не последнее.

– И так больно много, - усмехнулся Витька.

– А всё-таки главная победа будет над самим собой. Очень я верю. Большая эта победа гордость в человека вселяет, много добавляет сил и уверенности. Но это ещё впереди. Сейчас ты это понять до конца не сможешь.

– Что ж, я, по-твоему, чурка?

– Чурка не чурка, а мозги пока в тумане.

Незаметно Виталий втянул Витьку в разговор, который ему сейчас больше всего был нужен, на который он внутренне, подсознательно был уже настроен, к которому страстно тянулся сейчас, после этих дней, проведённых в неволе, первых, отчаянных, страшных дней, когда всё, кажется, с грохотом рушится для тебя, всё, всё вокруг, и впереди только дым и развалины и неизвестно, зачем дальше жить. В этот час разговор о собственной жизни, за которую человек всё равно инстинктивно цепляется, как бы всё безнадёжно и страшно ни было впереди, разговор, в котором мелькает надежда, пусть самая маленькая, самая далёкая, такой разговор в этот тяжкий час необходим человеку.

– Уж какие мозги есть, с теми и жить буду, - чуть заносчиво ответил Витька, неосознанно стремясь вызвать Виталия на спор, заставить его опровергнуть эти слова. Витьке хотелось, чтобы Лосев сказал что-то в его пользу, в утешение ему и тем хоть как-то его ободрил.

И в этот момент Виталий каким-то натянутым до предела нервом уловил эту Витькину надежду, эту немую его просьбу, что ли.

– Мозги-то у тебя неплохие, их только проветрить надо, - сказал он.
– Вот ты говоришь, Володька-Дачник не окончательно пропащий человек. Если ты о нём так говоришь, что же тогда о тебе самом сказать?

– Это уж тебе виднее, - усмехнулся Витька, внешне чрезвычайно небрежно.

– И Гошка, по-твоему, не пропащий?

– От этого одна вонь. Стрелять таких надо.

– Стрелять никого не надо, Витя. Никого. Чтобы другим пример не давать и чтобы себя самого в конце концов не изуродовать. Это тебе не война и не защита Родины.

– А я говорю, стрелять его!
– со злостью повторил Витька.

– Да что ты против него такого имеешь?
– удивился Виталий.
– Неужели только за то, что он удрал, когда тебя взяли?

– Мало, да?

– Мало. Для такой злости, как у тебя. Ты ему лучше спасибо скажи. Может, останься он, и не взяли бы тебя. И разговора у нас с тобой такого не было бы. А главное, не задумался бы ты над своей жизнью и над чужой.

– Ну ты даёшь!
– даже присвистнул Витька.
– Вот выйду, я ему, гаду, спасибо скажу. Увидит тогда.

Теперь уже усмехнулся Виталий.

– Вот тебе, Витя, и ответ на твой вопрос.

– Какой ещё?

– Да насчёт чурки.

– И пусть.

– Нет, не пусть. Я тебе ещё раз повторяю: не чурка ты, но мозги тебе надо непременно проветрить. Хочешь ещё доказательство?

– Ну.

– Помнишь, я тебе сказал, что больше того, что уже раскрыто, за тобой ничего нет? Так вот, больше нет, а меньше есть, Витя. Но это уже других тоже касается, не одного тебя. И я считаю, что во всём должна быть справедливость. Так вот, по справедливости Борода, допустим, должен тоже своё получить. За «станок». Верно?

– Это ты всё откуда же выкопал?
– изумился Витька, на миг теряя свою напускную сдержанность, и даже по-мальчишечьи приоткрыл рот.

– На набережной в парке копал, - улыбнулся Виталий.
– Ох, богатые там залежи, я тебе скажу. Не поверишь даже.

– Это я-то не поверю?
– снисходительно усмехнулся Витька.

– Ты из себя большого деятеля не строй. Ты шавкой был, шестёркой, а они козырные тузы в той игре, что Борода, что Вадим Александрович.

– Ты даёшь!
– удивлённо и растерянно повторил Витька.

– Ошибаюсь?

– Допустим, что нет.

– То-то. За мной, между прочим, тоже от аттракционов пошли, когда я там «зенки пялил». Гошка опять пошёл и этот, толстый. Жора, что ли?

– Жопа.

– Ну, по-человечески Жора. Вот тут мы и познакомились. Вот тут мне Гошка и показал Бороду, Вадима Александровича и ещё третьего, как его?

– Гороха?

– Во-во. Бориса Егоровича. Они за своим столиком в тот вечер сидели.

– Да ни хрена Гошка не знает, - пренебрежительно махнул рукой Витька.
– Что велят, то и делает. И своё получает, ясное дело. В охране он. Контрнаблюдение, как Горох говорит.

– И ты там числился?

– И я. А как «станок» печатает, это мы не знаем.

– А кто же знает?

– Кто придумал.

– Борода?

– Ну.

– А за что ты его сволочью назвал там, на фотографии?

– За дело.

– И все его так?

– Ага.

– И Гошка?

– Этот больше всех.
– Витька недобро усмехнулся.

– Почему?

– У него спроси.

– А всё-таки?

– Гошка всем заливал, что с дочкой Бороды крутит. А Володька-Дачник рассказал, что она его с лестницы спустила, когда полез. И Борода прогнать грозил. Гошка, понятно, хвост поджал, но сам кое-чего задумал.