Вечное дерево
Шрифт:
Степан Степанович не знал, так ли он поступает, то ли делает, но понимал одно: он должен принять этот вызов.
– Согласен.
В ту же секунду к ним подбежал Сеня Огарков.
– Пользуетесь, да?
– спросил он звонко.
– Не твое дело, - буркнул Клепко.
– Не меняйтесь, Степан Степанович.
– Я уже согласился,
– Так это ж среди бела дня!.. Эх, не понимаете!
– Нечего, нечего, - проворчал Клепко, торопливо берясь за ящик и уволакивая его к своему станку.
* * *
В перерыве Сеня Огарков подошел к Степану Степановичу.
–
Они прошли в конец цеха, поднялись по винтовой лестнице и очутились в красном уголке.
Степан Степанович огляделся и заметил у самой двери гипсовую фигуру белой свиньи на черной подставке.
– Что это?
– спросил он.
– Переходящая, - с усмешкой ответил Сеня.
– Самой грязной бригаде в конце месяца преподносят.
– Да-а?
– Увидите сами... Многое поймете, когда поработаете. А сейчас... Вот насчет этого я и хочу.
– Сеня повел бровями.
– Существуют детали жирные и обезжиренные.
– Он взял в одну руку чернильницу-непроливашку, в другую-пепельницу.-Жирные-это дорогие, обезжиренные-дешевые. Вот и не хотят их брать некоторые.
– Сеня резко отставил пепельницу в сторону.Вроде этого...
Они посмотрели вниз, на видневшегося вдали Клепко.
– А кому же делать эти, как их? Обезжиренные?
– спросил Степан Степанович.
– Вот и идет вечный спор, все от них отказываются.
– Значит, из-за денег?
– Не только, но и это тоже. Всем заработать хочется.
– Это-естественно,-согласился Степан Степанович.
Сеня перебил:
– У нас мастер регулирует. Только ловчат. Вот сейчас Клепко. Он же среди бела дня вас ограбил. Вы же с этими рамами прочикаетесь, а заработаете в десять раз меньше его.
– Кому-то надо,-возразил Степан Степанович,
– Почему вам?
– А почему не мне?
Сеня пожал плечами.
– И рано пришли - тоже плохо, потому что рабочее время имеет свои часы.
Он покосился на Степана Степановича, точно хотел узнать, не обидел ли его?
– Рабочий день у нас семь часов, а у вас восемь получается.
– Что же в этом плохого? Я ж добровольно.
– А что хорошего?
– в свою очередь спросил Сеня и, вновь схватив пепельницу и чернильницу, словно они придавали ему спокойствие, стал объяснять:-Тут все просто. Скажем, мы обязаны выдавать за смену сто пластинок, а вы дадите сто сорок.
– Это ж не для себя - для государства.
– Но вы же работаете не семь государственных, а восемь. Восемь, повторил Сеня.
– Только об этом никто не знает, все думают, что вы за смену выдаете сто сорок процентов. И что получается?
– Сеня поднял палец над головой.
– Смотрят там нормировщики - видят сто сорок процентов. Ну и увеличивают норму, дескать, равняйтесь на передовых. Раз они могут, почему вы не можете? Р1 выходит: норма растет, а заработок уменьшается.
– Значит, все дело в деньгах?
– Да нет же. Ну как вы не можете понять?!
Сеня тяжело вздохнул и снова хотел начать объяснения. Степан Степанович опередил его:
– Значит, приходить на работу пораньше-это плохо?
– Конечно.
– И брать эти, как их? Обезжиренные-тоже нехорошо?
– Точно.
–
Но ведь это на пользу службе.Сеня покачал головой:
– Нет, не на пользу.
– Но я ж пошел навстречу товарищу...
– Деталями командует мастер.
Степан Степанович выпрямился, глянул на Сеню недоверчиво.
– А вы у Кузьмы Ильича спросите, - нисколько не смущаясь, вопреки ожиданиям Степана Степановича, проговорил Сеня. Он смотрел на него открыто, как смотрит человек, уверенный в своей правоте.
* * *
Степан Степанович понял одно: он опять подвел свою бригаду, крепко подвел, добровольно, никого не спросясь, ни с кем не посоветовавшись. Сделал это один, а отвечать придется всем - и Сене, и Галке, и Нюсе е Нелькой: заработки в этом месяце у всех полетят.
После некоторых колебаний он решился обратиться за советом прямо к начальнику цеха.
Кузьму Ильича он встретил на выходе.
– Смываюсь,-сказал тот, не останавливаясь.- А ты что хотел? Разговор, говоришь? Тогда идем ко мне.
Он подхватил Степана Степановича под руку и потащил к выходу.
На улице шел дождь и светило солнце. Блестящие струйки были хорошо видны. Казалось, что между небом и землей протянуты серебряные струны. Басовито звенели крыши, тоненько и отрывисто-листья деревьев, протяжно и нежно - веселые струйки, бьющие из водосточных труб, и даже асфальт и тот как будто звенел, упруго и глухо.
– Подождем. Это скоро пройдет,-сказал Кузьма Ильич, встав под узкий карниз книжного киоска.
Степан Степанович молча согласился. Глядя на дождь, на солнце, он забылся. Дома, деревья, дорога, проносящиеся по ней машины-все блестело. Серебряные струи ударялись о шоссе, высекая искры. Асфальта не было видно, только эти искры. Сплошные искры. Они ослепительно сверкали и переливались всеми цветами спектра.
– Ты о чем хотел поговорить?
– спросил Кузьма Ильич.
– Да влип я сегодня, - с усмешкой ответил Степан Степанович. Добровольно - как это сказать?
– на фланговый огонь напоролся. В общем, махнулся деталями с Клепко.
– Вот великий комбинатор! Клепко, говорю, комбинатор.
– Да нет, я сам. Теперь отступать нельзя. Вот я и хотел посоветоваться насчет этих... реостатных рам. Ничего там нет... Какой-нибудь рационализации?
– Пробовали. Ты Сеню Огаркова спроси.
Степан Степанович покачал головой:
– Хм... Сеню... Он мне мораль прочитал... Яйца курицу...
– Он может.
Степан Степанович насупился.
– Молодняк у нас, полковник, что надо, - с гордостью произнес Кузьма Ильич.
– Ты в нем разберись получше. Тут не яйца курицу..
– Что ж хорошего?
– возразил Степан Степанович, вспомнив обидевший его разговор с Сеней.
– То, что выгодно,-делаем, невыгодно-пусть дядя делает.
– Это мы регулируем. А материальная заинтересованность-стимул, ее надо еще выше поднять.
– Мне кажется, если так, - неуверенно возразил Степан Степанович,-да особенно по отношению к молодежи, так мы ее испортим. Деньгами...
– Не беспокойся. Если растет заработок у бригады Цыбулько, то не за счет погони за жирными, а за счет рационализации.