Вечное
Шрифт:
— А помнишь, там сказано, что у Козимы в жилах течет кровь амазонки? У тебя тоже она есть — эта сила. И была всегда. Так почему ты так встревожилась, так огорчилась? Это из-за Сантуса? — В голосе Сандро послышалось сочувствие. — Это из-за твоего отца?
— Ты все знаешь? — Элизабетта сгорала от унижения. Ее лицо горело, и слезы навернулись на глаза. Ну как она не догадалась, что Сандро известно о ее отце!
— Послушай, Элизабетта. — Сандро прижал ее к себе. — Не стоит так дергаться из-за отца. Сомневаюсь, что Сантус был эгоистом, как сказал профессор.
— Считаешь, что профессор ошибся?
— Ну… я с ним не согласен.
— И мне. Деледда сказала, что Сантус «в глубине души человек добрый и мягкий» и он «сам же больше всех страдает от своего порока». В точности как мой отец. — Элизабетта поняла, что впервые обсуждает с кем-то отца. — Он пьет и из-за этого мучится. Я знаю — он меня любит.
— Уверен в этом. — Сандро снова сжал ее руку. — Так что давай не будем возвращаться в аудиторию. Для одного вечера я многому научился.
— Хорошо, — с облегчением ответила Элизабетта. — А чему ты научился?
— Ну… Я всегда предпочитал математику литературе, поскольку математика совершенна, а литература субъективна. — Сандро посмотрел вдаль, на звезды. — До сегодняшнего вечера я считал, что субъективность — это плохо. Но теперь думаю, это хорошая штука.
— Как так? — Элизабетта положила голову ему на плечо, она чувствовала его тепло и вибрацию в горле, когда он говорил. Ей нравилось звучание его голоса, особенная плавность и хрипотца. Она не знала, можно ли предпочесть один голос всем остальным, но для ее ушей голос Сандро был все равно что музыка.
— Если исходить из того, что трактовка смысла романа — дело субъективное, читателю необходимо его анализировать. У него есть возможность подумать самому, тем самым получая шанс познать какую-то общую, высшую истину. И понял я это не из слов профессора, а из твоих слов.
— Да быть того не может.
— Я бы не стал тебе лгать. Никогда. Мне нравится с тобой разговаривать.
— И мне с тобой. — Элизабетта прижалась к нему, мечтая навсегда остаться здесь, уютно устроившись на скамейке, и разговаривать вдвоем под брызгами белых звезд на черном небе. Сандро теперь часть этого мира, огромного кампуса с лекционными залами, библиотеками и аудиториями, которые ей никогда не увидеть, профессорами, с которыми никогда не познакомиться, учебниками, которые никогда не открыть, но когда Элизабетта была с ним рядом, то представляла, что ей тут самое место.
— Наши семьи не имеют значения. — Сандро посмотрел на нее, его лоб прорезали складки. — Важно лишь то, кто мы есть. Они — прошлое, а мы — будущее.
Элизабетта моргнула, ее сердце встрепенулось.
— У нас с тобой своя жизнь, и мы можем прожить ее как пожелаем. И когда-нибудь, если ты захочешь, мы сможем ступить на этот путь вместе. — Сандро спокойно встретил ее взгляд и серьезно ей улыбнулся. — Знаю, мы друзья, но я тебя полюбил.
— Полюбил? — удивилась Элизабетта, у нее перехватило дыхание.
Сандро нежно ее поцеловал. Элизабетта ощутила его теплые губы на своих губах, как в тот день, у реки. Она поняла, что Сандро целуется не так, как Марко, медленнее и, возможно, не столь умело, но, отвечая ему, Элизабетта будто ощущала его мысли, словно они общались, вели разговор без слов.
Ей нравилось это чувство — понимание, что все поцелуи разные, каждый мужчина целует по-своему, и Сандро своим поцелуем словно
отвечал на ее вопрос, говорил ей о своей любви; эта мысль наполняла Элизабетту счастьем, в точности так она ощущала себя с Марко, когда он объяснился с ней на балконе над Пьяцца Навона.Элизабетта не знала, кого она любит — Сандро, Марко или их обоих, поэтому она отдалась своим чувствам, надеясь, что когда-нибудь ее сердце откроет ей эту тайну.
А пока оставались поцелуи.
Глава двадцать четвертая
Пройдя под цветочным навесом парадной двери дома Элизабетты, Марко вошел и оказался в вестибюле. Она сказала, что будет дома, вот он и решил удивить возлюбленную букетом роз. Марко постучал к ней в квартиру, но открыл отец Элизабетты. Людовико Д’Орфео сонно моргал, словно его только что разбудили, он был в обвисших штанах, выше пояса — обнажен. Волосы сальные, борода давно не стрижена. Марко прежде не доводилось рассмотреть его толком, хотя он всегда подозревал, что отец Элизабетты — выпивоха.
— Марко! — неласково посмотрел на него Людовико и пошатнулся. — Тебе чего?
— Buona sera, синьор Д’Орфео. Простите за беспокойство…
— Цветы? Это еще зачем?
От него попахивало перегаром.
— Это для Элизабетты. А она…
— Нет, ее нет дома! — рассвирепел Людовико. Он вырвал у Марко букет, швырнул на пол, несколько бутонов сломались, лепестки разлетелись повсюду.
— Что вы делаете, синьор Д’Орфео?
— Ты попортил мою дочь?
— Нет, синьор! — отшатнулся потрясенный Марко.
— Не ври! Говори правду!
— Нет, клянусь вам!
— А на кой тогда цветы притащил?
— Я ее люблю.
— Нет! Нет, нет, нет! — орал отец Элизабетты, у которого едва не летели слюни. — Ты не любишь Элизабетту! Ты не можешь ее любить! Я не разрешаю! Ни за что!
— Что вы такое говорите, синьор? — Марко не представлял, откуда такая неприязнь. — Поверьте, у меня честные намерения…
— Не говори мне о чести! У Террицци нет представления о чести! Твой отец кувыркался с моей женой, знаешь об этом?
Марко задохнулся. Невозможно! Его родители были едва знакомы с родителями Элизабетты. Почему ее отец говорит такие мерзости?
— Да уж, представь, твой папаша спал с моей женой. Все это знают, кроме тебя и моей дочери. Великий Беппе Террицци не такой честный малый, каким притворяется! Может, я и пьян — но я честен! Я не подлец какой-нибудь!
— Этого не может быть, — заикаясь, проговорил Марко.
— Еще как может! Твой отец сгубил мою жену! Она так и не стала прежней! Заводила одного любовника за другим! Это было началом конца для меня! Для моей семьи!
Марко отпрянул.
— Отец никогда бы не изменил матери.
— Террицци сгубил мою жену, но ты мою дочь не тронешь! Убирайся из моего дома! Проваливай! А Элизабетте даже заикнуться не смей, иначе я тебя придушу собственными руками! — Людовико показал Марко свои руки с припухшими суставами. — Это я все еще могу! Не сомневайся! Никогда больше ее не увидишь!
Марко развернулся и вышел прочь.
Часть вторая
Рим — город эха, город иллюзий, город тоски.