Вечный шах

квартире Олега?
– горестным вопросом определил главную промашку своего

собеседника Смирнов.

– Не было никакого журналиста, и, следовательно, моей ошибки не было,

– раскрыл свой нервический рот Голубев.
– Разговор ни о чем, милиционер.

– Ошибаешься, Сема. Журналист был потому, что в редакции газеты

имеется вариант его статьи, в которой, как гипотеза, рассматривается

существование организации, сильно смахивающей на вашу. Ну да, Олег -

перекати-поле, человек без корней. Но не бомж, столь любимый вами

человеческий тип, Сема. Так что был журналист Олег, и есть его статья.

Стоит только всерьез начать разматывать гнусную историю его ликвидации, и

эта история вкупе со статьей станет сенсацией для демократической прессы.

– А ты еще спрашиваешь, зачем я наследил, - усмехнулся Голубев.

– Лично самому идти надо было?

– Нет у меня людей, которые могли бы квалифицированно с бумагами

разобраться.

– А у тебя большой опыт, приобретенный во времена борьбы с

диссидентами, - догадался Смирнов. Что собираешься делать, Сема?

Хозяйка-то квартиры опознает тебя на раз, два, три.

– Будешь шить мне убийство этого журналиста?

– И убийство Алексея Борзова. И убийство Сергея Воропаева, и убийство

подручного твоего конюха-мальчишки...

– Алиби у меня, милиционер. По всем перечисленным тобою случаям.

– Ну, естественно, на кой ляд самому стрелять! Но ведь есть и такой

вид преступления, как организация убийства. И здесь ты не отвертишься.

Взятый за рэкет Вячеслав Калинов уже рассказал мне, что операцию с

Алексеем Борзовым разрабатывал ты, - не сдержался Смирнов, рявкнул: - Ты,

паскуда!

– Рассказал, а не показал, - спокойно разобрался в нюансах Голубев.
–

Большая разница.

Виктор утомился, обрабатывая Федора так, чтобы ни на лице, ни на теле

известного эссеиста не было следов насилия. Последний раз врезал - как

точку поставил - ребром ладони по почкам, кинул тряпичного Диму в кресло и

сам устроился напротив. Отдыхать. Быстренько отдохнул и спросил:

– Будешь давать показания?

Не мог сейчас отвечать на вопросы Дмитрий Федоров. Он плакал от боли,

размазывая слабой рукой по искаженному лицу слезы и сопли. Брезгливый

Виктор не в силах был наблюдать эту постыдную и отвратительную картину. Он

поднялся, прошел к окну и стал смотреть, как существуют на улице простые

советские люди. Люди существовали нормально. Отметив это, Виктор вернулся

на место, по пути яростно отфутболив изящный низенький китайский стульчик,

о который больно ударился. Стульчик взлетел и упал, сломав себе ножку.

– Зачем же вещи портить?
– подал голос Дима.

– Вещи - это что! Я тебя так испорчу, что кинематографическая

общественность не узнает! - пообещал Виктор. - Ну, будешь давать

показания?

– О чем конкретно?
– тихим голосом спросил Дима.

– Как вы Серегу Воропаева убивали...

– Я не убивал, - быстро возразил Дима, перебивая. Но Виктор

продолжал:

– Как вы мину убрали, узнав, что Серега не будет делать подсечку, как

его у болота подстерегли, как в топь скинули.

– Не был я у болота! Я в машине сидел. Славка один все сделал!

– Вот об этом собственноручно и напиши. Где у тебя бумага и ручка?

– А можно, я на машинке печатать буду? Мне так удобнее.

– Валяй на машинке, раз удобнее...

– Знаешь, Дрюня, когда я понял, что ты бездарный режиссер? - задал

вопрос Казарян, не ожидая ответа, продолжил: - Лет пятнадцать тому назад

мы с тобой случайно встретились в универмаге в парфюмерном отделе. И ты, и

я приобретали дефицитную зубную пасту "Колинос". Ты тогда только что

вернулся из заграничной командировки и гордился очень, что познал Европу.

В связи с этим, не отходя от стойки, ты авторитетно сказал мне: "Теперь

весь мир чистит зубы этой пастой". Ты сказал это, совсем не ощущая, не

представляя себе ужасающего и величественного зрелища: четыре миллиарда

жителей Земли одновременно выдавливают из четырех миллиардов тюбиков пасту

на четыре миллиарда зубных щеток, и все четыре миллиарда землян

одновременно начинают чистить зубы. Ты сказал просто слова, которые все

говорят. Ты - не режиссер, Дрюня.

– А ты - бывший мент, Суреныч. И только, - режиссер Андрей Бартенев

(он уже сидел на стуле напротив Казаряна) ощерился.
– И я тебя не боюсь.

– Ты и презрения без фальши сыграть не можешь. Ты бездарен во всем. Я

же тебя вычислил с первого захода, конспиратор вшивый! Нельзя же было так

напрямую директору картины вместо Никифорова эту команду Голубева

подсовывать! И кто же на студию пропуск рэкетиру Вячеславу Калинову лично

заказывает? Дурак только!

– Этим ни черта не доказано, Суреныч.

– Хочешь фотографии покажу?
– вдруг предложил Казарян.

– Какие еще фотографии?

– Ты - среди спутников в лагере спецназа. Хочешь?

– Покажи, - упавшим голосом сказал режиссер.

Председатель парламентской комиссии, ознакомившись с фотографиями,

сложил их в пачечку и вновь вернулся к справке. Он не перечитывал ее, он

ее перелистывал, останавливаясь на отдельных, видимо, особо