Вечный слушатель

Бернардо-Замогильника рука

Таскала с кладбища окорока!

Виденье жуткое, скорей погасни!

Но есть приметы неких больших бед:

Остатки Франсы ищет трупоед,

Ему в прокорм любой сгодится Ирод.

О Мелизен, страшись его когтей!

Он жрет сонеты, оды и детей!

О, да не будешь ты столь гнусно вырыт!

ПОРТРЕТ НАЧАЛЬНИКА ТАБАЧНОЙ ТАМОЖНИ,

ЖОАНА ДА КРУЗ САНШЕСА ВАРОНА

Таможенник - по плоти и по духу,

Мерзей любого грязного монаха,

Безмозглей молодого вертопраха,

Притом похож на дряхлую старуху.

Он плоский весь, - спина присохла к брюху,

Как на скелет, напялена рубаха;

Такого встретишь, так помрешь со страха

И побоишься вмазать оплеуху.

Он рожей - мученик, хоть и пройдоха;

Он источает яд без передыха,

Воняет, как навозная лепеха.

Чем грубо грабить - он ворует тихо;

Что ценят все - ему не стоит чоха...

И это - человек? Ну, право, лихо!

***

Напялив плащ и ношеную робу,

Варона, плут последнего пошиба,

Кому плевать, что есть щипцы и дыба,

Решил заняться грабежом, на пробу,

Взыскуя обновленья гардеробу,

Торговца-простачка он выбрал, ибо

Святое дело: взять, ни за спасибо,

Да и обчистить данную особу.

Заходит в лавку он походкой краба,

Там семь локтей сукна хватает грубо

Меж тем хозяин онемел, как баба.

Ворюге наживать легко и любо:

О, в нем талант немалого масштаба!

За то, видать, и держат душегуба.

***

Монашище, портрет кабаньей туши,

Ноздрищу пропитавший табаком,

Всю жизнь ума не видевший ни в ком,

При бороде, но с плешью на макуше,

Он проповедью залезает в души,

По кафедре грохочет кулаком,

Он грех клеймит, он близко с ним знаком,

Он изрыгает океаны чуши.

Четыре шлюхи сознают вину:

Они-то в курсе дела, им понятно,

Отколе блуд столь мерзок болтуну.

Одна бормочет: "Я и впрямь развратна!

Мой грех велик! Ты, падре, в ночь одну

Меня в него склонил девятикратно!"

***

Века, что не знавали кровной мести!

Был человеку лог любой - как дом;

Красотка, расставаясь со стыдом,

Не мнила, что ее лишают чести.

Теперь - не то: запреты на инцесте,

Все прокляты, чья родина - Содом,

А кто алчбою гнусною ведом

О бегстве мыслить должен, об аресте.

Насколько же счастливей кобели!

Учует пес во храме божьем суку

И в тот же миг дела на лад пошли,

Тогда как дева, взявшись за науку,

Глядит в алтарь, - при этом ей вдали

Рисует мысль совсем иную штуку.

***

Владеть гаремом - вот удел благой:

Во Фракии родиться бы вельможей,

Чтоб тысячу Венер на общем ложе

Увидеть; кстати, каждую - нагой.

Ко мне соперник пусть бы ни ногой!

Уж я набрал бы стражи чернокожей,

Свой дом заставил бы стеречь построже!

Ах, не алкал бы я судьбы другой...

Тебе, Природа, не избыть огреха!

Я - сын страны, где все попрал разврат

И где ничто для блуда не помеха.

Любовь, ты жизнь преображаешь в ад!

В Европе ревность - горькая утеха,

Здесь есть закон: кто любит, тот рогат.

***

Дорожкою, протоптанною смлада,

В приют нескромности взбираюсь я,

И вот - топчусь меж потного тряпья,

Висящего где надо, где не надо.

Меня берет немалая досада,

Когда, продрав глаза от забытья,

Ломтище сыра козьего жуя,

Идет ко мне кряхтящая наяда.

Тогда молю: "О челн дубовый мой!

Плывем отсель, доколе дверь открыта!

Не трепещи! Спешим, спешим домой..."

Но челн дубовый говорит сердито:

"Заткнись да повернись к дверям кормой!

Как ни проси, не опущу бушприта!"

***

В часы Морфея, в сумраке густом,

Явился мне гигант из мира т*ней,

Сжимавший пястью зыбкой тем не мене

В железном переплете тяжкий том.

И вопросил я в трепете святом:

"Кто ты еси? Дух пр*клятый иль гений?"

"Я - тот, кем ты повержен на колени,

Пред чьим послушен даже ты перстом.

От моего бежать стремишься ига,

Но Некто победит тебя в бою,

А на борьбу меж вас - достанет мига.

Разжалобить не мысли судию,

Взгляни!" - и вот была раскрыта книга,

Я глянул и увидел смерть свою.

К СЕНЬОРУ АНТОНИО ЖОЗЕ АЛВАРЕСУ,

В БЛАГОДАРНОСТЬ ЗА ОКАЗАННЫЕ УСЛУГИ

В узилище, где мне пришлось так туго,

Где я - почти в могиле - смерти жду,

Однако грежу и томлюсь в бреду,

Где бытие - подобие недуга;

Где тягота чрезмерного досуга

Ведет рассудок смутный в поводу,

Мою смягчают горькую нужду

Предупредительные руки Друга.

В наш гнусный век, когда для всех вполне

Уместно обходиться внешней формой,

Ужели Дружбы чудо - не во сне?..

Ты утешаешь изможденный взор мой,

О добрый гений... Как же странно мне

Смотреть на то, что быть должно бы нормой.

СЕНЬОРУ ЖОАНУ САБИНО ДОС САНТОС РАМОСУ,

В КАЧЕСТВЕ ОТВЕТА НА ЕГО СОНЕТ

Сколь Рок ни алчен - есть и Року мера:

Ему Элмано лиру не вручит,

Гомер почил, но слава не молчит,

Века нетленным сберегли Гомера.

Но слава - не пустая ли химера?

Порой меня берет в оковы стыд

Какой мудрец поэту разъяснит:

Разумна ли в людскую память вера?

Колеблюсь, то ликуя, то скорбя,

Слабеет сердце, и певца дурачит,