Вечный воин

Все — это семь человек, из которых я знал лишь Кордара. Видимо, это был его совет или, выражаясь языком будущего, кабинет министров. Четверо были ровесниками короля, а остальные немного моложе.

Гейзерих, не вставая, объявил им, что берет меня на службу, после чего потребовал:

— Поклянись.

Я положил левую руку на сердце, правую, согнутую в локте, поднял вверх, открытой ладонью к королю, и, стараясь говорить торжественно, произнес короткий оммаж:

— Клянусь служить Гейзериху и его наследникам верой и правдой, не щадя своей жизни!

После чего перекрестился.

— Пока ты и твои потомки будете служить моему роду, будете владеть землями, крестьянами и домами, принадлежавшими ранее Сигериху, — продолжая сидеть, объявил король вандалов.

59

Доставшийся мне дом в Карфагене находился на склоне холма у дороги, ведущей от порта к главным воротам Бирсы, и являлся смесью архитектурных стилей: планировка комнат на первом этаже римская, второй этаж с крытой галереей греческий, а плоская крыша и каменная лестница на нее с галереи — египетская. Главное, что этажей два — обязательное условие для жилища богача. Беднота здесь живет в многоэтажных домах, а нищета — в одноэтажных лачугах и даже шалашах из пальмовых листьев. После ареста и казни Сигериха его жилище было разграблено. Вынесли все ценное и даже отковыряли несколько мозаик, оставив на стенах и полу углубления, похожие на рваные раны. С фонтана, что был во внутреннем дворике, пробовали унести мраморную статую вставшего на хвост дельфина, но только завалили ее на бок, и вода вытекала из постамента. То ли ноша оказалась слишком тяжела, то ли грабителей кто-то спугнул. Скорее, второе, потому что дом охранялся кочевниками, служившими Гейзериху. Их войлочный шатер стоял во дворе прямо напротив ворот и на таком удалении, что створки при открытии чуть ли не задевали его. Узнав, что дом теперь принадлежит мне, кочевники молча и неторопливо разобрали свое жилище и перенесли его и прочее свое барахло в соседний, который был ниже по улице и тоже пустовал. Деньги у меня имелись, поэтому нанял бригаду строителей, чтобы сделали капитальный ремонт, и бригаду мозаичников, чтобы залатали «раны» на стенах и в полу.

Эти хлопоты не помешали мне продать трофейную бирему. На второй день выгрузки пришли два типа, у которых явно не было денег на такое судно, и принялись убеждать, что в Карфагене покупателя на него не найдешь.

— Вы пришли сказать мне, что бирема вам и даром не нужна? — задал я вопрос.

Не смутившись, оба принялись перечислять ее недостатки. Чем дольше они говорили, тем выше поднимал я цену в уме. До нее дело не дошло, оба типа свалили по-тихому, когда я орал на матросов, которые чуть не разбили белую мраморную плиту, опустив на каменный причал слишком быстро.

На третий день прибыл в паланкине черного цвета, который несли четыре рослых и крепких раба-негра в белых набедренных повязках, унылый тип с черными волнистыми волосами, спрятанными под темно-синей полотняной шапочкой, вышитой разноцветным бисером, длинным носом и ушами и миндалевидными черными глазами, одетый в просторную темно-синюю тунику, подпоясанную кожаным витым ремешком, на обоих свисающих концах которого висело по золотому шарику с ушком, и обутый в добротные новые сандалии — явный потомок финикийцев. Его дважды пронесли вдоль биремы по самому краю причала, чтобы мог дотронуться до борта, что и делал несколько раз, постукивая по дереву и ковыряя его, после чего поставили паланкин возле трапа, спущенного с носа судна. Унылый тип неспешно выбрался на причал и замер, вперив взгляд во что-то в море, невидимое мне, и сцепив руки за спиной, из-за чего напоминал узника у окна камеры. Мне почему-то подумалось, что от него и вонять должно тюрьмой — затхлостью и плесенью.

— Кто продает бирему? — громко крикнул один из рабов.

— Я продаю, — ответил ему так же громко и добавил насмешливо: — Передай своему хозяину, что он может подняться на борт и постукать и поковырять все, что захочет.

Унылый тип повернулся в мою сторону, посмотрел на меня коротко и цепко, после чего произнес спокойно:

— Я уже все посмотрел. Спускайся, поговорим.

От него пахло ладаном, который сейчас называют ливан. В христианских храмах пока не используется во время обрядов, разве что священник решит шикануть, потому что благовония стоят очень дорого. Не знаю, как обстоят дела у иудеев, которых в Карфагене хватает и которые не бедствуют.

Посмотрев на меня вблизи так же коротко и цепко, унылый тип произнес без предисловий:

— Двести солидов.

Именно за столько я и собирался продать бирему, начав торг с трех сотен, сколько она стоила на самом деле, если подождать пару недель или дольше, когда начнут свозить в порт зерно нового урожая, грузить на суда и отправлять в Рим и другие города Западной Римской империи. Оценив проницательность покупателя, не стал упираться.

— Давай деньги, — так же коротко сказал я.

Унылый тип протянул правую руку назад, в сторону паланкина, и тот раб, что кричал мне, быстро достал оттуда два кожаных мешочка и отдал хозяину, а тот — мне.

— Пересчитай, — предложил покупатель.

— Зачем?! Уверен, что ты сделал это трижды, — с улыбкой молвил я. — И обманывать меня нет смыла, потому что, как догадываюсь, это не последняя наша сделка.

— Ты прав, — согласился он, растянув губы в подобие улыбки.

— К вечеру закончим выгрузку, и можешь забирать бирему, — сообщил я.

— Я пришлю людей, — произнес он и, не попрощавшись, забрался в паланкин, который сразу понесли в город.

— Кто это? — спросил я Менно.

— Ахирам, самый богатый зерноторговец и судовладелец Карфагена, — ответил вандал.

Закончив выгрузку, мы поделили добычу, после чего передали бирему одному из тех двух типов, что ругали ее вчера, который теперь будет ее навклиром. Он прибыл вместе с двумя рулевыми и полусотней рабов-гребцов. Покупку перегнали в военную гавань, где, как обмолвился новый навклир, ее вытащат на стапель и быстро просмолят заново, чтобы одной из первых нагрузить зерном.

На следующий день я поехал смотреть свое имение. Начиналось оно километрах в десяти от города. Это были двенадцать деревень, расположенных на расстоянии два-три километра друг от друга и на разном удалении от господского жилого комплекса, состоявшего из большого двухэтажного дома смешанного архитектурного стиля, отдельно расположенных, одноэтажных кухни, бани, двух домов для слуг и отгороженного, хозяйственного двора с погребами винным и для других припасов, конюшней, хлевом, птичником, амбаром и несколькими кладовыми. Все это было в приличном состоянии, даже нехитрая мебель осталась. Может, и украли что-то сразу после конфискации у Сигериха, но потом вернули или заменили, потому что за имением присматривал королевский чиновник, льстиво-пронырливый тип с узким лицом и большими ушами, который сильно огорчился, узнав, что теперь это моя собственность. Как подозреваю, новое место ему подберут быстро, и больше его расстроило то, что узнал о перемене в своей жизни слишком поздно, не успев наворовать напоследок. Старосты деревень, пришедшие на следующее утро на поклон к новому барину, пожаловались на мздоимство и жадность чиновника. Кстати, они были рады, что ушли из-под королевской руки. Раньше крестьяне отдавали половину урожая, а теперь будут всего треть, плюс каждую неделю одна из деревень привозит строго установленный набор продуктов питания: свинью или двух баранов, десяток кур и десять дюжин яиц, пять кругов сыра, кувшин оливкового масла, бочонок вина и фрукты и овощи по сезону.

Поскольку дом не нуждался в срочном ремонте и имел всё, что надо для жизни, включая семь рабов, трех мужчин и четырех женщин, я оставил Радомира присматривать за хозяйством, а сам съездил в Карфаген за Хильдой и Бинди и заодно прикупил всякого барахла, нужного в хозяйстве. Моей молодой жене, выросшей в лесной деревне, шумная городская жизнь была не по нраву. Хильда очень обрадовалась, увидев свое новое жилище, несколько раз обошла его, заглянув в каждый закуток. Ее немного расстроило, что в хлеву и птичнике было мало живности, а конюшня и вовсе пустовала (у ее отца всего этого было больше!), и, самое важное, отсутствовала корова, потому что, как и большинство нынешних германцев, выросла на молоке и продуктах его переработки. Двух молодых раздоенных коров я получил сразу же от своих крестьян в счет еженедельных взносов, а все остальное пообещал достать по возвращению из пиратского рейда. Довольно удачный предыдущий разбудил во мне былой азарт, жажду морских приключений.

60

Мне пришло в голову, что война на море — это война со всеми удобствами. Не то, что в сухопутной армии. Ты в тепле, спишь на мягкой кровати, накормлен вовремя. Только шторма создают немного дискомфорта. Лучше, разве что, быть военным летчиком, но их пока нет. Сейчас летают только с крепостных башен вниз головой и не по своей воле.

Несмотря на то, что ветер был юго-восточный, не совсем попутный, я направил марсильяну к Мальтийскому проливу и дальше, в Ионическое море. Появилась у меня мысль обзавестись боевыми лошадьми. Своих я продал в Фессалониках перед выходом в море. Тогда не знал, где осяду, а возить без дела в трюме или на палубе бедных животных считаю издевательством. Сейчас лучших лошадей выращивают в Персии. Судя по терминам из хеттского языка, именно от моих бывших подданных пришла к персам наука племенного разведения и выездки. В Восточной Римской империи на этом специализируются Вифиния (область в Малой Азии, которая тянется от южного берега Мраморного моря вдоль западного берега Босфора, где находятся пока еще мои имения, до примерно середины южного берега Черного моря, захватывая и часть территории бывшего Хеттского царства) и Македония. На Апеннинском полуострове, как ни странно, коневодство не стало ведущей отраслью. Не помогли даже перевезенные туда мною хетты, ставшие позже этрусками. Может быть, потому, что горная местность не предназначена для конных атак. Римляне предпочитали воевать в пешем строю, а лошадей использовать, как средство передвижения, поэтому сейчас, когда роль кавалерии стала расти, им доставляют отборных жеребцов с Балканского полуострова. Вот я и повел марсильяну к проливу Отранто, через который перевозят грузы между двумя полуостровами. Он шириной всего миль сорок, поэтому даже самые медленные галеры успевают пересечь за световой день, а быстрые либурны — смотаться туда и обратно.